Инквизиция
Шрифт:
– Нет! – крикнул император. – Нет! Пожалуйста! Не приближайтесь ко мне! Я нечист!
– Ты хуже, чем нечист, тварь, – процедила Равенна, когда мы встали над ним. Ее кулаки были сжаты, и я на миг подумал, что она набросится на Оросия, такого жалкого и беззащитного. – Ты – мерзость.
– Я знаю, – сказал он голосом скорее испуганного ребенка, чем взрослого мужчины. – Рантас, нет! Вы! – Император попытался отползти, мучительно закашлялся и обессиленно обмяк. – Нет!
Его крик превратился в вой, и я отвернулся, чтобы
– Ну и каково тебе? – мрачно спросила Равенна. – Ты думал, я причинила тебе боль, но эта боль должна быть в десять, в сто раз хуже. Во всяком случае, хуже того, что ты чувствовал раньше.
– Значит, это был не сон… Я надеялся… Что это? – Он заворочался, руки и ноги слабо задергались. Потом выставил руку перед лицом, словно защищаясь от нас. – Мама, где ты? Мама, иди сюда!
– Совершенно спятил, – изрекла Равенна с отвращением, смешанным с чем-то еще. Возможно, с удовлетворением, а может, нет. – Теперь он безумец, а не просто выродок.
– Где ты? Почему темно? Я боюсь темноты… но они приходят и запирают меня в темноте, они говорят, что свет – это плохо. Это не плохо, мама, пожалуйста, приди и открой ставни! – продолжал бессвязно бредить император.
– Мама? – повторила Равенна. – Мама?
– Оросий прогнал ее, – тихо объяснил я. – После своей болезни, лет семь или восемь назад.
Мой отец сказал, что болезнь изменила его. Случившись так скоро после смерти Рейнхарда Кантени, она стала концом «Ренессанса Кантени», который казался близким в последние несколько лет царствования Персея. Это в то время перенесся Оросий в своих предсмертных галлюцинациях?
– Убей меня, – сказал император, резко возвращаясь в ясное сознание и переставая дергаться. Он устремил пристальный взгляд на Равенну. – Пожалуйста, убей. Ты имеешь на это право после того, что я сделал… Ты кричала, кричала, а я тебя пытал. Еще, и еще, и еще и… и еще. Подвесил тебя за ноги… нет, то была не ты, кто-то другой, рыжие волосы. О Рантас, что я сделал? Как я мог?
Я встал на колени рядом с Оросием, схватил руку, которой он закрывал голову, и сосредоточился, посылая по ней свое сознание. Я закрыл глаза. Мостик исчез, и я парил в темноте своего ума, глядя на тело императора, лежащее на полу. Одна нога «раздавлена, кости раздроблены от бедра до стопы, имеется внутреннее кровотечение, темная шишка на голове, а также множество других ссадин, порезов и ожогов на руке от плеча до локтя.
И как в случае с Палатиной, на всем этом лежал чуждый покров магии – поколения ее концентрировались в каждой клетке тела Оросия. Но эта магия была подобна отсвету заката, будто была тенью чего-то большего, что ныне исчезло и уже не вернется.
Я опустился слоем ниже, в область разума, следя, чтобы ни к чему не прикасаться. Ярость, горечь ударили в меня, как волны, но была там и огромная печаль, в уме хаотичном, извращенном, обезображенном шрамами.
И
– Ты как? – с беспокойством спросила Равенна. Она встала на колени рядом со мной и, держа мою голову, всмотрелась в мое лицо как целитель, ищущий симптомы. Потом потянулась к руке императора, чтобы взять ее, как я брал. Оросий отдернул ее, но Равенна схватила его за рукав и подтянула его руку назад. Ткань императорской туники треснула.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем девушка разорвала связь, позволяя Оросию отодвинуться.
– Это ум сумасшедшего, Катан, – сказала Равенна, ее взгляд снова стал затравленным. – Никто ничего не сможет сделать.
– Он потерял свою магию?
– Да. Вот почему его глаза изменились, стали такими, какими были изначально. Оросий умрет бессильным, как все люди, которым он причинил боль за многие годы. Это ужасно. Я еще легко отделалась: те вещи, что он делал сам, и те, что позволял делать другим… если бы этого не произошло…
Равенна закрыла глаза и схватилась за мою руку, чтобы удержать равновесие. Я молчал, удивляясь про себя, как мне удается сохранять даже подобие спокойствия? Но я не мог чувствовать ярости, глядя на этого человека, который меньше часа назад был императором Фетии, а теперь лежал и бредил, медленно умирая на мостике погибшего корабля.
– Пожалуйста, не уходите, сначала убейте меня! – взмолился Оросий. – Я уверен, ты можешь оказать мне эту услугу, брат, даже если она не хочет.
Я немо покачал головой, сам не понимая своего отказа..
– Но почему? Почему после всего, что я вам сделал, ни один из вас не может меня убить? Катан, я не заслуживаю жизни, я чудовище, ты сам это сказал. Мама это сказала, все это говорят. Все знают, что я сделал.
– Жизнь – большее проклятие, чем смерть, говорят те, кто не знает, как жить.
– Катан, нет! – настойчиво сказала Равенна. – Вспомни, кто ты и кто он.
Я сказал себе эту фразу несколько месяцев назад, когда смотрел в лицо своей собственной смерти в Лепидоре. Но я не умру сегодня ночью, и император тоже. Я по-прежнему ненавидел Оросия за то, что он сделал Равенне, но в моем уме стоял образ тринадцатилетнего мальчишки, лежащего в затемненной комнате, трясущегося от лихорадки и зовущего свою мать. Я болел, ужасно болел, когда мне было тринадцать. И Оросий болел, но если мои приемные родители всегда находились рядом, его настоящих не было. Персей умер, а его мать не подпускали к нему… не подпускали жрецы. Я вижу обрывки его воспоминаний, понял я. Мы близнецы, и у нас было много общего.