"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
— Все сделаем, господин, — заверил его Ганс Круле.
— Главные вопросы: сколько их будет и где собираются высаживаться, — настоятельно говорил Волков. — Это главное.
— Ясно, господин, ясно, — кивали ловкачи.
— Мне их на юг отвезти? — спросил Сыч. — К сержанту Жанзуану?
— Нет, пусть на восток идут сами до амбаров, там переправитесь в Лейдениц, а оттуда уже с купцом каким-нибудь плывите до Милликонской ярмарки. Один пусть в Милликоне отсеется, а другой пусть в Рюммикон отправляется.
— Ясно вам? — спросил
— Чего же неясного? Все ясно, — отвечали шпионы.
— Провожу их до реки, — сказал Фриц Ламме, — наставления еще кое-какие дам.
— Возвращайся быстрее, — сказал Волков, — дело не терпит.
Как только они ушли, так госпожа Эшбахт со всей возможной любезностью спросила у него:
— Господин мой, велите ли обед подавать?
— Велю, подавайте, госпожа моя, — тоже вежливо, но без лишней теплоты отвечал кавалер.
И она, и его сестра Тереза, и дети, и госпожа Ланге садились за стол.
Мария подала простую, крестьянскую, но очень вкусную похлебку из жирного каплуна. Еда крестьянская, но так она вкусна была, что даже дочь графа ее ела с удовольствием. А вот он ел похлебку без удовольствия. Поглядывал на жену и еле шевелил ложкой густое и жирное варево. Только куски хлеба отламывал, макал в бульон и ел их, но делал он это, не ведая ни вкуса, ни удовольствия.
Обед еще не закончился, когда вернулся Сыч:
— Ну, что за дело, экселенц? — говорил он, хватая без проса хлеб со стола.
— Что за дело? — не сразу ответил он. — Дело такое, что о нем знать никто не должен.
— Ну, — ухмылялся Фриц Ламме, — других у нас и не бывает.
— Пошли, — сказал кавалер, вставая из-за стола.
— Может, хоть поесть дадите? — жалостливо произнес Сыч, заглядывая в горшок с похлебкой.
— После.
Они вышли на двор, отошли к колодцу, встали рядом с ним. Никто из дворовых к ним не приближался, все занимались своими делами.
— Ну, экселенц, так что за дело? — Сычу явно не терпелось.
А кавалер не мог начать. Кажется, даже стеснялся он говорить об этом, так как в деле этом был большой позор. Но не говорить о нем — не решить дело, оставить все Волков не мог по одной простой причине — позорное дело это выматывало его. Выедало изнутри. Не горцы и не герцоги занимали все мысли его, занимало его только это дело. Только о нем он думал днем и ночью. Он все время думал о своей жене.
И даже не о том, что легла она на брачное ложе не целой. О том он, конечно, помнил бы и того ей никогда не простил бы. Но уже речи никогда бы про то не завел. Что было, то быльем поросло. Он понимал, что глупо было ждать от женщины в двадцать шесть лет, что она будет чиста в свои годы. Но вот то, что она продолжила беспутствовать и после свадьбы, тут уж никакого понимания она от него точно не дождется.
Кавалер был уверен, что ночью в большой бальной зале за столом сидели с ней и ее подругой мужчины. И был это вовсе не младший брат ее. Не играют дети
Тянуть дальше не было смысла, и Волков начал:
— Поедешь в Мелнедорф.
— К графу? — удивился Фриц Ламме.
— К графу.
— И что сказать ему?
— Ничего ему не говори, узнай все, что можно, о моей жене.
— О вашей жене? — еще больше удивлялся Сыч.
— Да. Спроси лакеев, — кавалер достал пригоршню серебра, — плати и узнай, все что можно. Сдается, что неверна она мне.
Сыч вылупил глаза от удивления, сгреб с его руки деньги, спрятал к себе за пазуху:
— Вон оно как, думаете, что неверна она вам?
— Ты глаза-то не потеряй, дурень, — зло сказал Волков, — ты не раздумывай, а узнай наверняка.
— Все сделаю, экселенц, все сделаю. Сейчас же поеду, только поем малость.
Дома сидеть ему не хотелось, думал поехать к Брюнхвальду, проведать товарища. Тот уже был в себе и стал хорошо говорить, жена сказала, что есть уже тоже хорошо начал. И Карл Брюнхвальд стал говорить ему, что благодарен очень, что большей милости ему в жизни никто не делал, что никак не ожидал, что за его честь, честь Брюнхвальда, так крепко кавалер врагам ответит, и что ему очень приятно, что грабили ярмарку в честь его имени. Ему о том сын его рассказал все.
— Ничего, Карл, поправляйтесь, у нас еще много разных дел будет, — отвечал Волков.
А то, что Брюнхвальд был лишь отличным поводом для рейда, конечно, говорить ему не стал. Ни к чему это.
Когда кавалер выходил из дома, так жена ротмистра схватила кавалера за руку и, плача, целовала ее, повторяя:
— Спасибо вам, благодетель, он так гордится тем, что вы его честь восстановили, так гордится… На вас молимся и уповаем.
— Не нужно этого, не нужно, госпожа Брюнхвальд, — вырывал руку Волков. — Как поправится, так в гости приходите да сыра своего возьмите, нам по душе он.
Глава 29
У дома Брюнхвальда кавалер встретил Роху:
— Я как раз за тобой собрался посылать, — сказал тот, по-прежнему обращаясь к Волкову на «ты», хоть тот ему уже на это указывал.
— И к чему вам я? — не стал кавалер ему опять про это напоминать.
— У Рене сейчас все соберутся. Солдатские старшины придут добычу делить. Все сосчитано.
«Добычу делить» — сладкие слова, для солдата нет слов лучше. В былые времена Волков первым бы для дела такого пришел бы. А сейчас ему плевать было. И вовсе не потому, что у него и так дома в опочивальне его стоит целый сундук серебра и золота, а только из-за жены беспутной. Словно болезнь все удовольствие от жизни из него выпила.