"Инквизитор". Компиляция. Книги 1-12
Шрифт:
Монах смотрел на них настороженно, понял, что сейчас станет соучастником какой-то тайны. Лицо его будто заострилось, глаза тоже остры, чуть прищурены: «Еще одной тайны? Не много ли тайн у одного человека?»
Сыч кивнул: «Как прикажете экселенц». С видимым нежеланием заговорил:
— Был я в поместье графа, посидел там в трактире и на конюшне побыл, и в складе побыл, говорил, что работу ищу. Поговорил кое с кем, нашел прачку старую, она мне все и рассказала.
— Ну? — Волкову надоело предисловие. Он был мрачен, понимал, что Сыч тянет, потому что знает, что узнанное им господина не обрадует.
Фриц
— В общем, экселенц, товар нам всучили не только лежалый, но еще и порченый.
Волкова, как дошел до него смысл слов Сыча, так чуть не вывернуло. «Товар», «лежалый», «порченый», как пощечины, как будто хлещет его кто-то наотмашь по лицу. Он даже покраснел от обиды. Встать бы да дать Сычу в морду, чтобы впредь знал, как с господином говорить и какие слова для разговора подбирать. Но было в речи Сыча одно слово, за которое он тут его простил. И слово то было «нам». «Нам» — говорил Сыч, а значит, и ему тоже всучили дрянь, так как он себя, кажется, от господина не отделял.
— Она еще с молодых годков хвостом крутила, — продолжал Сыч, кажется, не замечая состояния кавалера. — Один лакей сказал, что годов с семнадцати, еще тогда скандал вышел с одним молодым сеньором. А последние пару лет, — он не был уверен, что пару, — или года четыре она с фон Шаубергом любилась, и о том все при дворе графа знали. Этот Шауберг два раза ее руки у графа просил, но брат ее был всегда против.
— Молодой граф? — уточнил брат Семион.
— Наследник который, — ответил Сыч и продолжил, — так после скандалов другие господа ее уже брать в жены не хотели, а за всяких оборванцев семья ее отдавать не хотела, а тут как раз и мы появились, вот нам ее и всучили.
— Сволочь епископ, это он все устроил, — сказал Волков негромко, но брат Семион его услышал и с испугом поглядел на него. Но Волков продолжал: — Знал ведь, старый черт, что она гулящая. Знал, и убеждал меня жениться на ней. Говорил, что так для дела хорошо будет.
— А почему же ее не отдали за этого… За фон Шауберга? — спросил брат Семион. — Он дважды ее руки просил.
— Так кто ж за шута дочь графскую отдаст, даже если она непутевая. — с усмешкой говорил Фриц Ламме.
— Так он шут?! — Волков даже скривился, словно от боли, словно ему ногу судорогой скрутило.
Мысль о том, что его жена отдается шуту, пусть даже и благородного происхождения, была ему омерзительна. Это было тяжелейшее для него оскорбление.
— Ну, не шут, как их там зовут… Ну, которые песенки сочиняют, на лютне бренчат… — Сыч не мог вспомнить.
— Поэт, — догадался брат Семион.
— О, точно! Говорят, ходит целый день, слоняется по замку, на лютне своей звякает, к ужину к графу идет да веселит его, басенки ему травит да песенки поет за столом. Граф его не гонит, вино с ним пьет.
— Ну, это не шут, — говорит монах, — это миннезингер [35] . Это благородный человек.
— Благородный, благородный, — согласился Фриц Ламме, — при мече ходит. Упражняется с младшими сыновьями графа, учится значит, как им лучше махать. Говорят, на двух дуэлях был, обидчив и спесив. Не дай Бог, что не по его, так за меч хватается.
Все, все, что ненавидел и презирал Волков, каким-то образом было смешано в одном человеке. И придворный он был, и дуэлянт, и
35
Миннезингеры (нем. Minnesinger — певец любви), немецкие рыцарские поэты-певцы XII–XIV веков. Куртуазная лирика миннезингеров складывается под сильным воздействием поэзии романских трубадуров. Главными темами немецкого миннезанга являются служение Даме, высокая любовь, переживания лирического героя. Основные жанры, в которых творили немецкие миннезингеры, это любовная песнь (Minnelied), песнь рассвета (Tagelied), лейх (Leich), шпрух (Spruch).
Кавалер чувствовал, что, даже не видев этого человека ни разу, он начал его ненавидеть. Может, он не стал бы относиться к нему так, если бы отношения между его женой и господином фон Шаубергом закончились в день ее свадьбы. Что было, то быльем поросло. Но Волков прекрасно помнил, как мелодично звенели струны в пустом огромном помещении, когда он походкой хромоногого приближался к бальной зале в замке графа, где ночью пила вино его жена. Теперь он знал, кто играл на лютне в ту ночь.
— В общем, вот такая, экселенц, нам госпожа досталась, — с заметным сожалением заканчивал свой рассказ Сыч.
Волков молчал, ему все это было неприятно, сожаления Сыча тоже были неприятны, не нужно было ему это сочувствие. И поп молчал, но этот смотрел в пол, лицо напряженное, сразу видно — думает шельмец. Только вот о чем он думает, разве угадаешь.
— Да, и по ее подруге этой рыжей все сразу ясно становиться, — продолжил Сыч, не вынеся такого тягостного молчания. — Как говорится, с кем поведешься…
— А что, ты про нее что-то узнал? — нехотя спросил кавалер.
— Нет, про нее никто ничего дурного не сказал, — тут же сообщил Фриц Ламме. — Но она же рыжая!
— И что? — не понял Волков. — Причем здесь рыжая?
Фриц заулыбался похабненько:
— Экселенц, не зря люди говорят, что если чердак ржавый, то и подвал всегда течет.
— Чего? — опять не понял кавалер.
— Ну, в смысле, что рыжие они всегда на передок слабы, — пояснил Сыч. — Рыжую уговорить — так только пальцем поманить.
Волков поморщился, к дьяволу всю это холопскую мудрость. Ему нужна была мудрость другого рода.
— Может, мне ее отцу и брату вернуть, а у епископа просить развода? — спросил он, обращаясь больше к брату Семиону.
Тот покосился на него осуждающе, стал лицом строг и потом сказал:
— Коли собираетесь графов Маленов своими смертельными врагами сделать, так способа лучше и не придумать. И развода вам никто не даст, разводы сам Папа визирует, разводы не всем королям дают, а вам-то на такое и вовсе рассчитывать не следует.
Можно, конечно, окулировать факт таинства венчания, так и то только в том случае, если выяснится, что жена ваша была замужем, когда под венец с вами шла. А такое трудно устроить будет и дорого.