Инквизитор. Охота на дьявола
Шрифт:
— Я пойду и сдамся властям, — сдавленным голосом проговорил он.
— Так что же ты сидишь?! Иди!
Рамиро не шевельнулся.
— Подонок! Ты не можешь даже этого! Ты, мужчина, поднявший руку на беззащитную женщину!..
Рамиро молчал, только плечи его время от времени вздрагивали.
— Уходи! — сказал Бартоломе. — Уходи и живи! Живи! Живи со своим горем, со своим позором, со своим отчаяньем! Живи и мучайся, потому что у тебя нет мужества ни для того, чтобы расплатиться за свое преступление, ни для того, чтобы умереть! Я мог бы уничтожить тебя, обрушив на тебя всю мощь святого трибунала. И ты принял бы самую ужасную смерть, какая только
Вот и все… Долорес больше нет… Погребена. Придавлена могильной плитой. Бартоломе был на ее похоронах. Он нашел в себе силы держаться спокойно, холодно, даже отчужденно. Он мог если не скрывать, то, по крайней мере, сдерживать свое горе. Он мог даже ежедневно ходить на заседания трибунала. Его о чем-то спрашивали, он отвечал, отдавал какие-то распоряжения… Но, возвращаясь домой, он бессильно падал на кровать или же неподвижно сидел, глядя перед собой остановившимся взглядом. Иногда на час-другой ему удавалось забыться тревожным сном, но и сон не приносил ему ни облегчения, ни забвения. Его мысль работала с той же четкостью, что и наяву. И стоило ему закрыть глаза, как образ убитой девушки вновь возникал перед ним. Долорес, Долорес, Долорес… Он повторял ее имя, но это не был призыв. Он не верил в бессмертие души. Он даже не мог надеяться на встречу с ней даже на небесах — в загробную жизнь он не верил тоже. Он давно разучился молиться. Даже это призрачное утешение было у него отнято. Настоящие мужчины редко плачут. Но он видел слезы дона Фернандо — слезы горечи и отчаянья, он видел слезы Рамиро — слезы раскаянья. Он сам не умел даже плакать. «Ах, Долорес, что же ты наделала?! Почему ты оставила меня? Почему?! Почему судьба с неизменным постоянством отбирает у меня все, к чему я успеваю привязаться?»
Боль утраты усугублялась чувством вины. Бартоломе не мог отделаться от мысли, что подлинный виновник смерти девушки — он, только он один. Он не смог уберечь, не смог защитить ее… Было бы лучше, если бы они никогда не встречались. Она мелькнула на горизонте его судьбы как падающая звезда, сверкнула и погасла. И, на миг ослепленный этой вспышкой, он поверил, что для него возможно счастье, простое человеческое счастье… Оно, как всегда, выскользнуло у него из рук…
Он сам не позволил ей присутствовать на аутодафе. Он сам позволил ей уйти к Франсиске. Она открыла дверь Рамиро, потому что ждала его, Бартоломе… Она слишком сильно ждала его…
Он не в первый раз столкнулся со смертью, даже не в десятый… Напротив, ему слишком часть приходилось смотреть ей в глаза. Но чем старше человек становится, тем острее воспринимает гибель ближнего, потому что тем сильнее она напоминает ему о его собственной близкой участи.
В доме инквизитора царил беспорядок. Санчо никогда не отличался избытком трудолюбия, а сейчас, при виде апатии господина, у него совсем опустились руки. По вечерам дом погружался во мрак, потому что ни хозяин, ни слуга не давали себе труда даже зажечь свечи.
Бартоломе не позволял себя беспокоить. Он не замечал слугу. И если Санчо слышал от него «Пошел вон!» или «Отстань!», то считал это благоприятным предзнаменованием, потому что чаще всего Бартоломе просто поворачивался лицом к стене.
К концу недели Санчо не выдержал и отважился заговорить со своим господином. Он даже решился зажечь свечу, чтобы хоть немного разогнать мрак и не натыкаться на каждом
— Мой хозяин, — позвал он, — мой милый, добрый хозяин…
Санчо хотел сказать, как он предан ему, хотел сказать, что готов пойти за ним и в огонь, и в воду, что он это уже доказал во время схватки с дьяволом. Санчо хотел сказать, что, если теперь его господин считает себя одиноким и всеми покинутым, то это не правда. Пусть он только оглянется вокруг! Пусть он вспомнит, с какой легкостью даются ему победы над женскими сердцами. И если он до сих пор не придавал значения тому, какую он может вызывать преданность и симпатию, то виноват в этом только он сам. Он привык на ходу срывать цветы и не глядя бросать их себе под ноги. Но вот прекрасный цветок, всю чистоту которого он наконец-то сумел оценить, увял в его руках. Может быть, это наказание только справедливо… Но жизнь не кончена. И, если преданность его верного слуги для него хоть что-нибудь значит, Санчо готов сделать для него все что угодно. Санчо и сам раньше не понимал, как он привязан к своему господину. Он почти боготворил инквизитора, и сейчас был убежден, что страдает почти так же сильно, как он. Санчо хотел сказать ему все это. Но Санчо не умел говорить красиво.
— Хозяин, — сказал он, — не переживайте. На свете много других девушек. Хотите, я хоть сейчас приведу целый десяток?
— Санчо, — ответил Бартоломе, — ты дурак!
Это все же было лучше, чем ничего. Санчо радостно улыбнулся.
В это время почти бесшумно отворилась дверь, и в комнату проскользнул Мигель Отеро. Он остановился, удивленно озираясь. Санчо сделал ему знак выйти, но мальчик либо ничего не заметил, либо сделал вид, что не заметил.
При виде неожиданного посетителя Бартоломе вынужден был встать.
Сделав два шага, Мигель обо что-то запнулся. Он наклонился и поднял шпагу, ту самую, что посрамила учителя фехтования, ту самую, что была в руках Бартоломе во время схватки с дьяволом. Точнее, теми же самыми остались только посеребренный эфес и ножны, клинок, сломанный в поединке с де Геварой, был заменен новым.
— Возьмите вашу шпагу, — сказал Мигель и протянул ее Бартоломе.
— Что?
— Возьмите вашу шпагу, — повторил мальчик и с укоризной добавил. — Меч не бросают.
Взгляд Бартоломе рассеянно скользнул по стройной фигурке паренька, двумя руками протягивавшему ему шпагу.
— Меч не бросают, — повторил тот.
— Ах, шпага… Возьми ее себе, — отмахнулся Бартоломе.
Темные глаза Мигеля на мгновение вспыхнули радостью, но лишь на мгновение.
Он отрицательно покачал головой.
— Благодарю. Но этот клинок слишком тяжел для моей руки, — сказал он. — Возьмите же его!
— Санчо! — приказал Бартоломе. — Подбери подходящее оружие для мальчишки!
Слуга так и подскочил от радости. Он слышал прежний голос своего господина, твердый и повелительный. Санчо проворно юркнул в соседнюю комнату и тотчас вернулся с другой шпагой.
Бартоломе прекрасно понимал, что Мигель слукавил и что дело было отнюдь не в длине и тяжести клинка, мальчишка был достаточно рослым и крепким для своих лет. Но он был не только смелым, но и честным… Прославленная шпага не должна была покидать своего владельца. Для нее могло еще найтись применение. И судьба снова вложила ее в руки Бартоломе. Меч не бросают…
— Держи! — сказал Бартоломе, вручая оружие Мигелю. — Ты заслужил!
Мигель просиял.
— Теперь у меня есть шпага, — с гордостью сказал он и вдруг, со вздохом, добавил. — Только у меня нет учителя…