Инквизитор
Шрифт:
Как и следовало ожидать, бумаги отца Августина находились там, и среди них я нашел письмо епископа Памье. Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь! [88] Воистину, это было свидетельство милости Божией!
Я спрятал документ у себя в одеждах, подумав, что позднее, может быть, я его уничтожу. Затем, исполняя указание Пьера Жюльена, я отправился в тюрьму, где попросил Понса послать за Дюраном Фогассе. Я также сообщил ему об отсутствии Раймона. Мы оба согласились,
88
К Филиппийцам, 4:4.
— По-моему, — прибавил он, — коль скоро этот дурень соблазнял чужих жен, так уж не болтал бы об этом на каждом углу. Я всегда говорил, что с ним поквитаются.
— Вы не припомните, кого он соблазнил в последнее время?
— Если бы я помнил, я бы вам сказал. Мне недосуг слушать болтовню Раймона. Но писарь либо этот паренек, Дюран, должен знать.
Это была ценная подсказка. Однако когда я спросил брата Люция в скриптории, то он отвечал весьма расплывчато и бестолково. Женщины? Женщин было так много.
— А в последнее время? — настаивал я. — В последние несколько недель.
— О… — Несчастный каноник залился краской. — Отец мой, я стараюсь не слушать… это грешно.
— Да, конечно. Я понимаю. Да и наверняка прескучно. Но вы не запомнили каких-либо имен, брат? Или описаний?
— Они все, кажется, от природы похотливы, — пробормотал он, красный как рак. — С дородной… дородной грудью.
— Все?
— Раймон говорит «вымя». Ему нравится «большое вымя».
— Вот как?
— Была одна по имени Клара, — продолжал брат Люций. — Я запомнил ее, потому что я тогда еще подумал: как может женщина, носящая имя этой святой праведницы, быть вместилищем таких пороков?
— Да. Это великий грех.
— Но он не часто называет мне их имена, — закончил писарь. — Он любил описывать их внешность.
Я мог себе это представить. И посочувствовать. Мне было искренне и глубоко жаль брата Люция и не хватило духу более пытать его. Он и так уже стерпел достаточно надругательств, — подумал я. Иные монахи безо всякого смущения обсуждают соитие и женскую плоть, но брат Люций был не из их числа. Он был человек большой скромности, сын давно ослепшей вдовы, и жил в монастырском заточении с десяти лет.
— Ответьте мне, — сказал я, — вы видели Раймона вчера днем? Он как пошел в храм Святого Поликарпа, так и не возвращался сюда после моего ухода?
— Возвращался, отец Бернар.
— Ах, вот как?
— Да, отец мой. Он все еще был здесь, когда я пошел к вечерней службе.
— Говорил ли он вам что-нибудь? О библиотеке епископа? Где провел предыдущую ночь?
— Нет, отец мой.
— Совсемничего?
Брат Люций снова покраснел. Он стал нервно перекладывать письменные принадлежности на столе, затем вытер руки о рясу.
— Он… он говорил о вас, отец Бернар.
— Да что вы? — Этого следовало ожидать. — И что же он сказал?
—
— Что-нибудь еще?
— Он сказал, что погибели предшествует гордость.
— Бесспорно, — согласился я и поблагодарил брата Люция за помощь. Решив дождаться Дюрана, я вернулся к своему столу и сидел праздно, перебирая в голове собранные мною сведения. Их набралось немного. В первый раз мне пришла в голову мысль, не Раймон ли донес моему патрону, что я не собираюсь следовать его советам в отношении допросов. Дюран, я был убежден, никому не повторил моего замечания насчет Бруны д'Агилар. А Люций ответил бы только на прямой вопрос; он никогда не заговорил бы об этом без принуждения.
Это наверняка дело рук Раймона. В пылу своего гнева, по пути в епископский дворец, он, наверное, зашел к старшему инквизитору и донес ему о моей вопиющей дерзости. Погибели предшествует гордость [89] . Гордость Раймона всегда была очень ранима.
Я все сидел и раздумывал, когда Дюран Фогассе с улицы постучал в дверь. Поднявшись, я пошел ему отпирать.
— Раймон Донат исчез, — сообщил я, когда он вошел.
— Я слышал.
89
Притчи, 16:18.
— Вы видели его со вчерашнего дня? Потому что никто его не видел. Даже жена.
Вид Дюрана заставлял предположить, что его вытащили из постели, ибо взгляд у него был мутный, лицо помятое, платье в беспорядке. Он взглянул на меня из-под копны черных волос.
— Я сказал отцу Пьеру Жюльену, что его нужно искать в чужих постелях, — ответил он. — Вы знаете Лотара Карбонеля? Консула? На днях я видел Раймона с одной из его служанок.
— Подождите-ка, — меня поразило упоминание им моего патрона. — Когда вы говорили об этом с отцом Пьером Жюльеном?
— Только что. — Рухнув на скамью, Дюран вытянул свои длинные ноги и принялся тереть глаза и зевать. — Я прохожу дом Раймона по пути сюда, вы же знаете.
— То есть отец Пьер Жюльен сейчас дома у Раймона?
— Все у него дома. Сенешаль. Чуть ли не весь гарнизон…
— Сенешаль?
— Он и отец Пьер Жюльен как раз спорили на пороге.
Я опустился на скамью. Мои колена отказывались держать меня, ибо в тот день на мою долю выпало слишком много потрясений.
— Они спорили о реестрах, — продолжал Дюран с ленивым удивлением. — Отец Пьер Жюльен настаивал, что все реестры, какие бы ни были найдены, являются собственностью Святой палаты и должны быть переданы ему в руки, что никто не вправе до того открывать их. А сенешаль говорил ему, что никаких реестров не нашли, кроме личных рабочих реестров Раймона.
— Сенешальискал реестры?
— О нет. Он искал труп Раймона.
— Что?