Иное царство

Керни Пол

Но все исчезало. Его локти глубоко ушли в глину, лицо прижималось к ключице Котт. Он выскользнул из нее, дряблый, истощившийся. Внизу было мокро, скользко, словно от растаявшего масла.

— Мой! — пробормотала Котт.

— Что?

Внезапно улыбнувшиеся губы были в дюйме от его собственных. Она чмокнула его в нос, ее колени стиснули его бока.

— Весь мой.

Блуд, подумал он. Вот, что это было. От библейского слова его пробрала дрожь. Он встал, стыдясь обмазавшей его слизи, и торопливо натянул брюки. Котт одернула балахон.

«Я …

фею», — вдруг понял он. Жуткое запретное слово вползло в его сознание, как змея. Это смертный грех? Ему на миг представилась исповедь — что скажет об этом священник в своей темной будочке? Что он сказал Розе, когда она призналась ему?

— У тебя будет ребенок? — спросил он Котт. Она спокойно помешивала головни.

— А ты этого хочешь? — ее это словно позабавило.

— То, что мы сделали. Так зачинаются дети. Я знаю.

Она рассмеялась.

— Ты слишком много тревожишься, Майкл. Сядь.

Он послушался. К ее спине налип лесной мусор. Он счистил листья, и его ладонь осталась там, радуясь тугим мышцам под балахоном. Темные волосы полуночным каскадом ниспадали с одного плеча, и в них тоже запутались листья, веточки, кусочки коры.

— Ты сказала «мой». Что это значит? Что я твой?

— А я твоя, — ответила она, не отводя взгляда от огня. — Мы принадлежим друг другу.

Он растерянно отнял руку. Ему нужно было помочиться, но при ней он не мог.

— Послушай, Майкл! — она словно ожила, повернулась лицом к нему и взяла его руки в свои. — Не хотел бы ты отправиться куда-то? В неведомые места, каких ты никогда не видел? Куда-то далеко-далеко?

— Волки… — неуверенно сказал он.

— Не только волки. Там есть много другого. Замки и соборы, города и корабли, плавающие по морям. Это целый мир, Майкл.

Он вспомнил то, что видел всего мгновение, — долину Ванна с единственным огоньком во мраке.

Волки-оборотни и первозданная глушь.

Сон или кошмар? Он не знал. Но это-то была явь — девушка и то, что произошло между ними. Она была такой же подлинной, как земля, и лес, и камень. Такая же из плоти и крови, как и он. Хотя только он мог ее видеть.

— Не знаю — час был поздний. Бабушка, наверное, беспокоится. Сколько времени он уже здесь?

— Ты думаешь это сказка, Майкл. Но это не так. Все это тут, все. Я тебе могу многое показать, — ее рука погладила его по животу.

— Я… я не знаю. Уже поздно. Мне надо идти.

— Они будут беспокоиться. Ты уже это говорил.

Он почему-то почувствовал себя виноватым.

— Тебе еще холодно?

— Ты меня согрел.

В свете огня его лицо стало багровым.

— Пойдем со мной, — сказала она. — Останься со мной.

Он встал, поднял дробовик и ягдташ. Ему не терпелось помочиться.

— Не могу. Не могу, Котт, — на мгновение ему представилось, как они вдвоем едут по залитой солнцем дороге, а на горизонте развиваются знамена замка. Рыцарь и его дама, как в романах.

Лес был безмолвным и темным, с листьев капали капли. Его одежда была вся выпачкана в глине. Он чувствовал

себя глупо, голова налилась свинцом. Глаза Котт были точно два темных провала на ее лице. Ему захотелось сделать это еще раз, и его охватил стыд.

— Я люблю тебя, Майкл.

Его сердце заколотилось, и он невольно улыбнулся. И она ответила своей широкой улыбкой, а потом тоже встала. Балахон покрылся светло-темным узором — белая ткань и черная земля. И еще кровь. Он увидел пятно, похожее на раздавленную землянику вверху ее ног. Он поранил ее?

Она обняла его, словно он был ребенком, — как Роза в грозовые ночи. Глаза их оказались на одном уровне. «Я вырос», — подумал он. Уже не ребенок. Так, значит, мужчина?

— Я не пойду с тобой, — сказал он, а она затолкнула его в шалаш. Ее ловкие пальцы уже расстегивали пуговицы.

— Я знаю.

Желание помочиться исчезло. Он увидел, как балахон соскользнул на землю вокруг нее, точно бледная вода. И она уже была с ним, на нем, под ним, ее запах обволакивал его, а он дивился, каким это было чудом — прикасаться к запретным местам.

— Мой, — еле слышно шепнула она, когда он слился с ней. — Весь мой.

Они не заметили, как погас огонь, и не увидели, как зашла луна.

Она взошла над огромным лесом. Лига за лигой он разливался по миру, накатываясь на отроги гор. Деревья вздымали могучие ветви к звездам, а у их подножья осеребренные луной реки терпеливо петляли на пути к неведомому океану. Холмы и долины были равно одеты густыми дебрями, и в низинах курчавился туман, точно шерсть ягнят.

Там и сям башни крепости вырывались из цепких объятий дубов и вязов, лип и кленов, каштанов и тисов. В речных долинах росли ивы, ольха, терн, а на склонах холмов — березы, сосны и ели. У их подножья ютились шиповник и папоротник в ожидании весны.

Через лес вели дороги, и вдоль них на вырубках, очищенных огнем и топором, теснились хижины, оспаривая власть деревьев, и в лунном свете курился древесный дым. Дома жались вместе, словно боясь сырых дебрей, окруженные частоколом, оберегаемые распятиями. Посреди каждой деревушки, точно копье, торчала церковная колокольня. Но нигде в этом широком краю, в этом лунном царстве нельзя было встретить человека. Люди на ночь запирали двери, и во мраке бесстрашно бродили звери, щурясь на свет в окошках, властвуя над дебрями.

Майкл лежал обнаженный, обнимая ее. Костер погас, один-единственный тлеющий уголь насмешливо смотрел на него, как красный немигающий глаз. Она спала, но он лежал и слушал звуки ночи. Жесткий шум фазаньих крыльев, крик охотящейся совы. Другие, дальние звуки он не мог определить, а один раз до него донесся басистый рык какого-то большого зверя. Лес был полон звуков — бесконечные шорохи и шелест. Ему почудилось, что стоит застыть в неподвижности, и он услышит биение сердца этого края, огромного, звериного. Какой-то ночной зверек невидимо обнюхал дерево в десятках шагах от него, а затем протопал дальше.