Иное состояние
Шрифт:
– Берегись, Петя!
Все, кроме меня и Пети рассмеялись, довольные шутливой угрозой Глеба, у Пети лишь тень улыбки скользнула по осунувшемуся лицу.
– Тебе плохо, Петя?
– громко спросил я.
Тихон, уперев локоть в стол и обхватив ладонью подбородок, все еще будто бы озабоченный, предался размышлению вслух:
– Иные находят великую правду в гедонизме, ошибочно трактуя при этом эпикурейство как животную тягу к удовольствиям. Так отчего же не внушить праздным, неуемным, любознательным, что не нужно искать ничего лишнего и стороннего, не надо понапрасну ломать голову,
– Вы в самом деле проницательны?
– спросила меня Наташа.
Я все еще находился под скверным впечатлением от притворства Глеба, пожелавшего всех нас, собравшихся за столом, убедить, будто он меня не узнает. Но Наташин вопрос приободрил, заставил подтянуться, наполнил сердце какими-то неясными, однако волнующими надеждами. Я поднял на нее глаза, взглянул... ну, с обожанием, чего уж там, и дрожащим голосом произнес:
– Я и сам пока не знаю... и возможны ли настоящие прозрения - большой вопрос, но если возможны... то есть если постараться, и если я действительно постараюсь, то почему же и не понадеяться, что какие-нибудь выдающиеся успехи все-таки будут...
Следовало ожидать взрыва хохота после таких моих слов, однако никто даже не улыбнулся, а Тихон с полной серьезностью сказал:
– В кои-то веки видим господина, на которого можно положиться.
– Вы что это, как будто шутите?
– воскликнул я, как по волшебству моментально распаляясь.
– Не надо ущемлять! Я не против, когда играет и шутит женщина, а вам все же следует осторожней выбирать слова!
– Не сердитесь, - поспешил приятелю на выручку Глеб.
– А главное, не судите поверхностно. Немножко было вычурно сказано про успехи и даже тяжеловесно, но ведь и ни о чем, и в сущности странно было вас слушать. Есть места, есть, - он бросил на меня многозначительный взгляд, - где ваши штуки совершенно не пройдут.
– Как может этот мальчишка так разговаривать с пожилым человеком?
– обратился я к Наташе, меча в Глеба гневные взгляды.
Она сидела, опустив голову, и, выслушав мой вопрос, усмехнулась себе под нос, а в мою сторону и не посмотрела. Но в следующее мгновение я вдруг обнаружил, что мы в упор смотрим друг на друга.
– Я краем уха слышала, что ваш брат умер, - ее взгляд был еще человечен, не угнетал, - умер, увязнув в какой-то скверной истории. Это так?
– Умер в апогее садизма, - солидно разъяснил Петя.
– Что же вам непонятно в поведении брата? Что так и осталось для вас тайной?
– Но почему вы решили, что я чего-то не понял? Или что я должен был понять что-то особенное?
Вмешался мой откровенный и наглый недоброжелатель Глеб:
– С кем же мы имеем дело, с гением или с безумцем?
– На данный момент, - крикнул я, - тот и другой существуют только в вашем воображении, а в действительности имеется многое повидавший на своем веку человек, с которым следует говорить и обращаться терпимо, вежливо и благоразумно!
– Нет гарантии, что вам понравится роль, которую вам, глядишь, отведут, - осклабился
Я клокотал, пенился, и должны были бешеные ругательства вырваться из моей глотки, а вместо того - удивительное дело!
– плавно полились сладкозвучные слова:
– Я, можно сказать, глубокий романтик. А какой романтик был бы не рад убедиться, что ему многое по плечу, да и кому вообще не лестно распутывать, например, мысленные и даже немыслимые противоречия, загадочные тезы и антитезы, темные делишки?
– Но что, кроме романтики, у вас за душой?
– не унимался Глеб.
– Я довольно-таки честолюбив, хотя это слово не обнимает, разумеется, всей правды обо мне, и мог бы я еще многое порассказать о себе, но следует перво-наперво определиться с версией возможного успеха. Я скажу так, если мне суждено его здесь добиться, это очень польстит, очень... Заметьте, пришел я сюда, не нынче, а еще в прошлый раз, вот я о чем, пришел с тем, чтобы поговорить и между делом прояснить некоторые вопросы, занимавшие в то время мой ум. Но те вопросы внезапно отступили в тень и перестали быть проблемой, а на очереди другие, более насущные, более актуальные...
– У вас есть, - перебила меня Наташа, - сзади, за спиной, за мостами, которые вы, надеюсь, не поспешили сжечь, кто-нибудь, кто не огорчится и в чьих глазах вы нисколько не проиграете, если не добьетесь ничего?
– Мне кажется, - возразил я, - я начинаю многое понимать верно и, стало быть, шагаю в ногу. И это вселяет оптимизм. Мне, ей-богу, жаль, что вы, красивая и умная женщина, как-то слишком равнодушно и даже безнадежно смотрите в будущее.
– Почему вы решили, что я именно так смотрю?
– Я слышу это в вашем голосе, вижу в ваших жестах. Я, наконец, чувствую.
– А вы и есть будущее?
– Не хотелось бы мне быть таким будущим.
– Я выскажу несколько советов и напутствий, специально для вас, Петя, - небрежно уронил Глеб, мой глубинный враг.
– Я не Петя.
– Отчего же не Петя? По смыслу ваших слов очень даже правильно быть вам Петей. Таинственный зверь, если он действительно затеял здесь свои игрища, а следовательно, существует, по отношению к нам - я уверен - нечто постороннее, даже, если угодно, потустороннее, и в этом смысле его совершенно нет. И сколько ни будете вы жонглировать нашими мнениями, слагать, делить или умножать наши предполагаемые страхи и определенно горделивые помыслы об этом чудище, это никак не поможет вам докопаться до истины, то есть до некой тайны, не поможет, по крайней мере, убедиться, что она впрямь имеется, а тем более раскрыть ее.
Я выговорил твердо:
– Предъявите свидетельства. Докажите, что этот зверь - не вымысел, не миф, не отвлекающий от главного каламбур какой-нибудь, не затянувшаяся шутка, под занавес которой кто-либо из вас объявит, что речь шла обо мне или, в лучшем случае, о Пете.
– Свидетельства вы получите, - возвестил Тихон.
– И, возможно, будете неприятно удивлены, даже испуганы, - добавила Наташа.
– Вы думаете, женщина?
– вскрикнул я.
– Вы так думаете? Зачем же вы ущемляете... я же говорил, не надо!