Иного выбора нет …
Шрифт:
Вице-президент побелел: — Я надеюсь, вы не всерьез?
Нельзя было мне слушать этих идиотов и брать на выборы Джона вторым номером. Он не тот человек, что необходим в военное время. — Заверяю тебя, что я полностью отдаю себе отчет, насколько серьезна эта ситуация.
— Сэр, я думаю, что у нас нет особого выбора, — заявил министр обороны. — Если мы бросим бомбу на Токио, Япония будет вынуждена капитулировать. Если же вместо этого мы начнем вторжение на острова, то по самым осторожным подсчетам, мы потеряем
— Именно поэтому Рузвельт дал добро на разработку этой бомбы, — заметил генерал. — Он надеялся, что это вынудит японцев к быстрой сдаче и спасет жизни американцев.
— Но если мы подвергнем Токио бомбардировке, то, по оценкам Роберта и его группы, численность погибшего гражданского населения будет куда выше, — заметил Дьюи.
— Возможно, восемь миллионов человек, — сказал ученый. — И опять же, я хочу подчеркнуть, что это не окончательная цифра. Мы не знаем, что именно жесткое радиоактивное излучение может сделать с людьми. Сам город, вероятно, будет непригоден для жизни в течение нескольких лет.
Лица сидящих за столом повернулись в сторону ученого. На всех отражалась разная степень изумления.
— То есть вы точно не знаете, — сказал министр обороны. По его тону было понятно, что это скорее утверждение, а не вопрос.
— Да, мы не можем сказать точно. Но наши исследования показывают…
— Необитаем в течение нескольких лет? Восемь миллионов погибших? — в голосе министра появился сарказм. — Знаете, уж как-то это подозрительно смахивает на выдумки.
— Господин министр, — вспылил ученый. — У меня нет привычки фантазировать. Если вы хотите поспорить…
— Достаточно! — повысил голос Дьюи. — Роберт, благодарю вас за информацию. Естественно, мы должны опираться на то, в чем мы точно можем быть уверенными и на то, что, как нам кажется, является фактом. Восемь миллионов человек? Неужели это вообще возможно? А факты, господа таковы. Либо мы высаживаемся на Японских островах, либо мы бомбим Токио. И в том и в другом случае, людские потери будут огромны. И я считаю, что мы должны прийти к решению, хорошо над ним подумав.
— Боюсь, господин президент, что времени на раздумья не так уж и много, — вмешался госсекретарь. — Согласно данным разведки, японцы планируют новое наступление в районе Новой Зеландии. Киви и так крепко досталось в прошлый раз. Если мы хотим вмешаться, то действовать надо без промедления.
Президент нахмурился. После небольшой паузы он обвел глазами присутствующих: — Хорошо, господа. Ваше решение?
— Господин президент, мой мнение — бомбить Токио.
— Благодарю, господин генерал. Марк?
— Я согласен, сэр.
— Джон?
— Мы не можем использовать это чудовищное оружие. Это не может быть оправдано с моральной точки зрения, и я считаю…
— Благодарю вас, Джон. Я учту ваши пожелания. Тим?
— Сэр, я… если бы я не видел, на что способна эта бомба, я бы не колебался ни секунды и сказал — «Бомбить Токио». Но видел, как растет этот жуткий гриб… — госсекретарь замолчал
После этих слов повисла долгая пауза.
Затем заговорил президент: — Господа, я благодарю вас за ваши высказывания. Я учту каждое и обещаю, что тщательно взвешу все аргументы. О своем решении я извещу вас незамедлительно.
Забавно, я всегда считал, что выражение «чувствовать, как весь мир лежит на твоих плечах» — это метафора. Дьюи отсутствующим взглядом смотрел за окно с каплями дождя. Июньские ливни гасили дневную жару и к вечеру воздух наполнялся прохладой и свежестью.
Что мне делать? На каких весах взвесить жизни американских солдат и мирных японцев? Какой мерою мерить? Как я могу сказать: «Эти человеческие жизни более ценны, чем вот те»? Это именно то, что говорил Гитлер, отправляя людей в концлагеря.
Он подумал о молодых парнях, своих согражданах, которые будут сражаться с японцами, если он примет решение о вторжении. Может быть, кто-то из этих парней — будущий Бэйб Рут. Или будущий Роберт Оппенгеймер. Или будущий Карл Сэндберг. Или будущий Томас Дьюи.
Он подумал также о детях с миндалевидными глазами, которые умрут в адском пламени, если он примет решение о бомбардировке Токио. Кто-то из них, возможно будущий Шекспир. Или будущий Бах.
Он подумал об отцах и матерях, голубоглазых и кареглазых, которые будут оплакивать своих детей, какое бы решение он ни принял.
В бессилии он обрушил кулаки на стол. Будь ты проклят, Рузвельт! Как ты мог, как ты мог оставить меня наедине с таким вопросом? Никто не должен становиться перед подобным выбором!
Он подошел к окну, и поглядел на умытые дождем цветы в саду. Его лицо скривилось в невеселой улыбке. Старый негодяй, ты мог бы хотя бы не умирать так внезапно. Тогда, по крайней мере, я хоть мог бы посоветоваться с кем-то, кто хоть однажды сидел за столом в Овальном кабинете.
С кем-то, кто принес присягу на верность американскому народу, кто поклялся его защищать. Именно в этом и заключался его долг — перед людьми, которые его выбрали. Он обязан был сохранить жизни американцев — столько, сколько было ему по силам.
Но этот миллион американцев равняется… что там говорил Роберт? Восьми миллионам японцев. Дьявольское уравнение. Ну и в чем заключается твой долг, Том Дьюи? Кто ты в первую очередь — американец или человек? Кем ты пожертвуешь? Как тебе нравится быть Богом?
Он вновь уставился за окно, но вместо мокрой лужайки он видел разрушенные и опаленные здания, искалеченных и сожженных людей. И звуки, которые он слышал, были плачем и стенаниями.
Ночью ему опять приснился сон. Он видел, как на выжженный город падает черный дождь.