Иномерники
Шрифт:
«А вот дальше мы продвинуться сегодня вряд ли сможем», – отчетливо подумала Данута. Как это она определила, было непонятно. Тогда и Ромка попытался смотреть внимательнее, потому что для этого его сюда и притащили, для этого он тут и оказался.
Хотя, вообще-то, было не совсем понятно, сама Данута так подумала или это каким-то образом придумали все, а она лишь сформулировала. В общем, это было непросто, с этим следовало разбираться, как он привык раньше – строить модели, проверять их по пси-записям, сопоставлять, подбирать варианты даже не основных поведенческих моделей, а их нюансы, выделывать эдакий узор, каким и было общее пси-поведение всех иномерников, включая даже Колбри. Когда-то
Но теперь следовало все делать иначе, ему надо было смотреть и… сопоставлять иные модели, иные варианты и совсем иную реальность, вовсе не пси, а почти миропорядок, который был им, людям, ныне постижим. Смотреть ему было неприятно, даже больно, только это была не физическая боль, а какая-то иная, может быть, душевная? «И почему продвигаться вперед, завоевывать нечто прежде неизвестное всегда больно», – подумал он, но ответа, разумеется, не ждал. Не надеялся, что к нему придет хотя бы намек на ответ.
Понемногу боль улеглась или стала менее заметной. Лишь тогда он обратил внимание, мельком, особенно уже не фиксируя, – как говаривал когда-то один из его тренеров, что оба экипажа, а может, и вся техподдержка следит за ним. Фигурально выражаясь, ребята дыхание затаили, пробуя понять, что и как протекает в его восприятии. Это могло быть любопытным – отслеживать их поглощенность его скромной персоной, но все же… следовало заниматься другим.
Он стал смотреть по-настоящему, в полную силу. Мир виделся таким, каким предстает из близкоорбитального космоса. Планета наблюдалась не вся, а лишь краем, да и то весьма расплываясь во мраке, словно бы видимая ее часть была лишь мороком, миражом, а прочего всего и вовсе не было… Кстати, уж не приходят ли к нам миражи из других измерений? Ведь есть же, как считают парапсихологи разные, хрономиражи? Но опять же, снова и уже в который раз, следовало думать о другом.
В общем, он почти успокоился. Вот только сделался немного иным, словно бы и незнакомым себе же… Скорее всего, он вошел в состояние измененного сознания и теперь мог что-то увидеть на самом деле, ведь не зря же его везли сюда с таким трудом…
И все-таки он не совсем настроился, еще ощущал кое-что постороннее… Например, Гюльнара отличалась от членов обоих экипажей, примерно как маяк отличается от бликов заходящего солнца, не вполне отчетливо, но была в ней некая направленность, строгость и осмысленность луча… Он послал ей мысленную улыбку, своей неимоверной пси-силой она поддержала его, вот ведь молодец!
Вот тогда-то он, что называется, и поплыл, то есть совсем утратил контроль над способностью думать целенаправленно. Ему стало нравиться в этом мире, он довел себя до какого-то необъяснимого состояния внутреннего опьянения, словно от пары хороших стаканчиков очень крепкой водки, не меньше. «Да еще и без закуски», – подумал он и краем соображения решил, что перебарщивать не стоит, с него-то взятки гладки, а ребятам придется еще возвращаться… И что они могут подцепить из-за его квазиопьянения? И что тогда может случиться?.. Да ведь все что угодно может случиться!»
Итак, Рай ему нравится. Но он начинал понимать, что здесь они не смогут удержаться, даже если выстроят убежище глубоко под землей. С их присутствием в этом мире процентов на пятнадцать, не больше, этого не хватало для практической работы. Зато, может, в связи с неожиданной, если не сказать дурацкой, идеей об иномерности миражей, у него возникла уверенность, что они могут появляться тут, прикатывать на каких-нибудь новых, более мощных, чем
Он прислушался: слова были русскими, без сомнения, но общий смысл ускользал, вероятно, далеко он ушел от обычной манеры думать, слишком уж отодвинулся от нормальных мыслей… И лишь когда ему кто-то повторил это соображение раза три или даже больше, он понял, что у начальства зреет предположение, что они могут наблюдать за тем, что здесь поделывают местные, некими зондами точечного наблюдения вроде шаровых молний… Он спросил, должно быть, вслух:
– Управляемые зонды?
«Самопишущие. Иначе – бессмысленно», – отозвался кто-то, кого он теперь все еще едва понимал.
«Если зонды не будут встроены в здешнюю систему времени, ничего не выйдет», – решил он поспорить.
На этот раз ему никто не ответил. Кажется, этот канал связи некто более сильный, чем тот, кто подавал эту мысль, решительно и резко оборвал, чтобы не мешать ему вникать в здешнее устройство мира.
Ромка попытался вернуться в прежнее состояние, но правильное настроение больше не приходило, его спугнули неуместным замечанием, сделанным так не вовремя… Зато он увидел… что время протекает тут не параллельно, идет совсем не так, как привыкли рисовать, изображая точки бифуркации, раздвоение осей общего течения событий по двум или по множеству каналов, как река растекается в своем эстуарии перед тем, как впадает в море. Все было куда сложнее.
Это соображение можно было описать лишь какими-то формулами, да и формулы эти он, с его едва ли не средненькой математической подготовкой, вряд ли мог правильно изобразить… Лишь в самом общем виде. Почти непригодном для действенных выводов.
По новому представлению время оказывалось похожим на матрешку, оно было вложено одними событиями в другие варианты, заменяло и измеряло себя именно разными и другими происходящими событиями… Иначе он объяснить это не мог, не умел.
Не было никаких совсем уж параллельных времен, каждый из отрезков вдруг переливался во что-то другое, не всегда последовательное, а случалось, что и в бывшее ранее, а люди останавливались в жизни, замирали, как на фотографии, чтобы ждать, пока наступит следующий, более подходящий для них отрезок времени, когда они смогут дышать, жить, совершать разные телодвижения и станут происходить всякие прочие события – дальше!
Переходов между этими отрезками времени не было ни для чего, кроме как для живых существ. Зачем это было нужно, Ромка, разумеется, сообразить не мог, но твердо был теперь уверен, что это понадобилось для какого-то необходимого исполнения едва ли не вселенского значения законов. Он снова сосредоточился, чтобы понять это увиденное им, можно сказать, корпускулярное строение времен… Которых, если принять эту гипотезу за истинную, было, разумеется, великое множество.
«Итак, – решил он, – обдумаем это снова. Время перебивается одним течением, одним неким развитием событий, если события вообще способны развиваться, а не просто длиться… Перебивается другим, и они вложены как-то в третье… Все сложно». И вот тогда он вдруг подумал, что от этой идеи, в общем-то, не слишком уж и чрезмерной, если ее каким-то образом можно рассмотреть, он сам становится старше и даже превращается за несколько минут в старика… Он действительно ощущал себя, будто старел сразу и резко, когда думал об этом. И потому почти испугался, хотя еще совсем недавно не предполагал, что пришедшее в голову чисто теоретическое соображение способно его напугать.