Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Но что было у нас в 1919 году? Разруха, фронты, Юденич под Петроградом, Петлюра на Украине, Колчак в Сибири, англичане в Архангельске, японцы во Владивостоке. И — голод...
Однако француз-фронтовик дышал жадно, всей грудью вбирая в легкие воздух борьбы, всем существом чувствуя дыхание нового времени, новой эпохи.
Вайян как-то сказал мне несколько слов, которые, по-моему, были навеяны этой первой его поездкой в Москву.
— Приятно говорить, — сказал он, — что Колумб открыл Америку случайно. Он якобы искал совсем другое— морской
Маленькая пауза.
— Вы меня поняли? Есть капитаны каботажного плавания. Те держатся поближе к берегам. Конечно, они тоже могут погибнуть. Но найти они не могут ничего.
И, снова помолчав, он весело взглянул куда-то б сторону и засмеялся:
— Это вроде наших социалистов. Вот уж кто никогда ничего не найдет и не откроет!..
...Вайяна хоронили в субботу 16 октября: два дня прах был выставлен в городке Вильжюиф, где Вайян был мэром, и почти четверо суток в Париже, в Доме культуры, на улице Симона Боливара.
Двери оставались открытыми круглые сутки. Круг* лые сутки беспрерывным потоком сюда шли люди. Народ стоял вдоль всей улицы. Десятки тысяч людей жертвовали сном и терпеливо простаивали ночь на улице, в осенней сырости.
В городе нельзя было, купить цветы: сколько было, все пошли Вайяну. С юга шли поезда с цветами, и все для Вайяна: венки, охапки полевых цветов, городские букеты... Я заметил скромно одетую немолодую женщину с роскошным букетом красных роз. На ленте было написано:
«Мать шести детей просит, чтобы этот букет был положен Вайяну в гроб».
Шествие цветов впереди катафалка растянулось на километр.
Когда процессия покидала улицу Боливара, я встретил у самого Дома культуры И. Г. Эренбурга. Некоторое время мы шли рядом, но вскоре толпа разъединила нас, и я оказался между мексиканским писателем Хосе Мансисидором, которого ранее встречал в Москве, и Полем Низаном, с которым всего лишь несколько дней назад встретил Вайяна у «Полумесяца». Тогда Вайян был здоров, бодр, весел. И вот мы его провожаем.
Хосе Мансисидор тоже был потрясен огромной, невиданной многолюдностью похоронной процессии.
— Сколько членов во Французской компартии? — спросил он Низана.
— Триста сорок тысяч, — ответил Низан.
— По-моему, в этой процессии гораздо больше народа,— сказал Мансисидор и, помолчав, заговорил о том, о чем думал и я и что невольно напрашивалось.
— Какая же сила сидит в этом французском коммунистическом движении! — сказал он. — Сколько грязи и клеветы на него выливают каждый божий день. А полиция! А штатные и добровольные деятели политического сыска, поставщики тюрьмы! И все
Потом он прибавил:
— Потому что двадцатый век! Это век освобождения. Значит, век компартии. Буржуазия — класс конченый. Деньги перестали быть основой процветания. Они — Источник страха. Потому что двадцатый век — век освобождения, век компартии...
Низан улыбался, слушая эту тираду.
— Да, — сказал он, — партия уже не раз бывала запрещена и уходил а в подполье. Но тогда она начинала будоражить умы еще сильней.
Мог ли я знать тогда, какой страшный смысл содержали в себе эти слова?
Меньше чем через два года началась война. Французскую компартию снова объявили вне закона. В журнале «Вельт», выходившем в Стокгольме, была напечатана статья Мориса Тореза о том, что партия не всех взяла с собой в подполье: несколько человек она выбросила как агентов-провокаторов. В этом плачевном списке значилось имя Поля Низана. А немного позже я узнал, что это именно он, Поль Низан, выдал полиции Вайяна-Кутюрье, когда тот скрывался от преследований. Низан сам описал эту историю в романе «Заговор», вышедшем весной 1939 года. Роман имел успех у публики. Но, разумеется, самого себя и Вайяна автор вывел под вымышленными именами.
Когда мы шли рядом в похоронной процессии, я это-, го не знал. Я только помню, что как бы в подкрепление своих слов о вынужденных уходах партии в подполье и о том, что объявленная вне закона партия оказывает на умы еще более сильное влияние, Низан прибавил несколько сентенциозным тоном:
— Истина и свобода имеют то чудесное свойство, что все предпринимаемое для них и против них одинаково идет им на пользу.
— Низан! — воскликнул я. — Помните, вы привели мне эти слова Гюго, когда мы стояли у «Полумесяца» и говорили о Жоресе и к нам подошел Вайян?..
Он не ответил.
Из боковых улиц и переулков в процессию вливались на всем пути следования новые толпы людей. Свыше полумиллиона человек провожали Вайяна. Сотни тысяч стояли на тротуарах, на балконах, на крышах. Сто тысяч не смогли в тот вечер пройти на кладбище, они пришли на следующий день.
В восемь часов, когда голова колонны прошла в бронзовые ворота Пер-Лашез и Кашэн дрожащим от волнения голосом начал свою речь, за километр от последнего громкоговорителя еще стояли тысячи людей.
Я был потрясен. То, что я видел в этот день, каким-то неожиданным образом переплелось в моем сознании со всем, о чем рассказывал мне по ночам Ренэ. Сотни тысяч людей, пришедших поклониться праху интеллигента, которого честное сердце привело в ряды коммунистов, показывали, кого чтит и уважает народ Франции, кому отдает он свое доверие в годы морального и политического распада буржуазии.
А. С. МАКАРЕНКО
Слава пришла к нему сразу после выхода в свет «Педагогической поэмы». Его имя облетело всю страну.