Иной мир. Компиляция
Шрифт:
Я лёг на мешки с песком, потянулся, закрыл лицо панамой, чтобы его не жгло адское солнце Сирии, и тихо заговорил:
— Александр Македонский — царь Македонии из династии Аргеадов. Выдающийся полководец, создатель мировой державы, распавшейся после его смерти… Ты, Васильев, понапрасну решил тягаться со мной в истории. Я, конечно, академий не кончал, но читать люблю. Особенно люблю историю. И люблю копаться в ней. Пусть я прапорщик… поправлю себя — старший прапорщик. Стереотип о нашей тупизне в мой адрес не работает. И в адрес многих мне знакомых прапорщиков тоже. Не греби всех под одну гребёнку. И будь
Васильев замялся. Тихо переговорив с сержантом Соколовым, воспрял духом и ответил:
— Нет, не погиб. Персы взяли его в плен.
— Ответ не верный, Васильев, — я встал, нацепил панаму на голову и пошёл в сторону лагеря. Не оборачиваясь сказал: — Александр Македонский разгромил персов. Он много кого разгромил. А убила его болезнь. Умер он в Вавилоне…».
Фрагмент памяти оборвался. Меня швырнуло куда-то вперёд. И снова на войну.
«— Ты полежи, Васильев, полежи, — я взял сержанта за руку. Окровавленные пальцы до боли сжали мою ладонь. — Рана у тебя не серьёзная, Серёг, от такого не умирают. Сейчас тебя подлечат немного, а затем домой поедешь. Всё будет хорошо…
Ко мне подбежал сержант Игнатов.
— Где врач? — злобно спросил я. — Ты сказал, что у нас раненый?
Игнатов опустил голову и медленно покачал ею. Тихо ответил:
— Еще трое ранены. Трое…
Я почувствовал, что рука Васильева слабеет. Левой рукой зажимаю его живот, из которого обильно хлещет кровь. Бронежилет пробит. Сомневаюсь, что в животе хоть что-то уцелело. Слишком сильно бьёт винтовочная пуля. Был бы без брони — шансов бы было больше.
Васильев мне нравился. Он был весельчаком, душой кампании. Он знал тонкую грань в шутках и никого ими не обижал. Хороший парень. Двадцать шесть лет. Немногим младше меня…
Из-за шума доносящегося боя я не услышал последних вздохов. Пальцы Васильева прекратили сжимать мою ладонь. Взгляд остановился. Так останавливаются часы, которые забыли подвести. Но человек не часы.
— Ермак, надо идти, — кто-то начал трясти меня за плечо. — Его заберут. Пошли.
Я повернулся и снизу-вверх посмотрел на лейтенанта Быкова. По моим щекам бегут слёзы. Не могу остановить их.
— Пошли, Ермак. — Быков силой оторвал меня от Васильева и поставил на ноги. — Нужно отмыть кровь.
— Что? — спросил я, потому что не услышал вопроса.
— Нужно отмыть кровь! — крикнул Быков и принялся сильно трясти меня.
Песок…
Он везде…
Песок отлично прячет кровь. Достаточно немного поработать ногой…
Я вышел из двухэтажного здания следом за Быковым и остановился. Старый Т-72 упрямо ползёт по засыпанной фрагментами зданий дороге. Танк сирийской армии. Минут тридцать ему осталось жить. Сгорит вместе с экипажем, не сделав ни единого выстрела…».
Меня выдернуло из памяти и закружило. Отрывки, кусочки воспоминаний. Всё идёт кругом. Рандомный это выбор или намеренный. И кем он намерен? Мной или моим подсознанием? Меня швырнуло далеко назад. Восемнадцать лет, колледж, общежитие.
«— Ты чего там застрял, Емеля? — Витёк спрыгнул с кровати, подхватил с пола
Я лениво скинул одеяло, сел и сказал:
— Двенадцатый час уже, Витёк. Коменда не выпустит.
— И это говорит бесстрашный Ермак! — Витёк подошёл и навис надо мной своей упитанной тушей. — Ты же у нас этот… отчаянный!
— Детдомовский, — не оборачиваясь сказал Емеля. — Ты хотел сказать детдомовский, верно?
— Пофиг, — отмахнулся Витёк и снова начал наседать на меня. — Ермак, с меня бабло, с тебя водка. Годится? Ты же у нас спец по трубам лазить. Подумаешь, зима. Подумаешь, четвёртый этаж.
Я встал, ткнул кулаком Витька в грудь и ответил:
— Я по обледенелой трубе не полезу и это первое. Второе — продолжать бухать мне не хочется. Третье — завтра на пары и пора бы спать лечь.
Витёк принялся хохотать и скакать по комнате словно горный козёл по скалам.
— У него что, помешательство? — спросил Емеля, поставив игру на паузу и с удивлением посмотрев на соседа по комнате.
— Зассал, Ермак? — спросил Витёк, резко остановившись рядом со мной. — Боишься слезть?
— Спускаться по этой трубе слишком опасно. Подняться обратно точно не получится, — ответил я. — Она обледенелая. Внизу минимум снега, а под ним мёрзлая земля. Я не готов умереть.
Это был вызов, который я бросил Витьку, сам того не подозревая. Дурной у него характер. Сколько раз я бил ему рожу? И всё из-за его глупых выходок. Надоело.
— Я спущусь вниз по трубе, а затем залезу! — воскликнул Витёк и принялся стягивать простынь со своей кровати. — Тут нужно думать, Ермак. А ты это не умеешь. Я даже обратно залезть смогу! И этот пузырь мы будем пить с Емелей!
— Да пейте! — взорвался я. — Честно, мне не жалко. Я спать.
Я просто лёг и накрылся одеялом с головой. Витёк что-то бормотал и сновал по комнате. Емеля пытался его отговорить. Коменда у нас жёсткая и выйти нормальным путём из общаги после одиннадцати просто невозможно. Вахтёрша тоже не сахар. До третьего этажа на окнах решётки. Либо по простыням спускаться, либо по водосточной трубе, что в полуметре от нашего окна. Не могли строители её ещё на метр сдвинуть?
Когда в ноги подуло холодом, я понял, что Витя всё-таки решил спуститься. Шанс благоприятного исхода имеется. Если обхватить трубу руками и ногами, то можно скатиться по ней. Взобраться точно не получится. О затее с простынью я не подумал. Витя обмотал её вокруг трубы и реши привязаться. На что он рассчитывал не известно. Возможно, всему виной выпитая нами бутылка водки. Я не был пьяным. По крайней мере так считал. Витя считал так же.
То, что Витя упал, я понял по крику Емели. Простынь порвалась, и восемнадцатилетний здоровяк рухнул на мёрзлую землю спиной с высоты четырёх этажей. Витя прожил до утра, а затем умер от кровоизлияния. Его позвоночник был сломан во многих местах…».
Снова выброс в неизвестность. Снова Рандомный выбор. Снова прошлое…
Я просматривал свою жизнь, понимая, что умираю. Плохие и хорошие фрагменты бежали бесконечной чередой. Радость и грусть. Любовь и ненависть. Удовольствие и боль. Жизнь полна ощущений. Хороших и плохих. Когда же это кончится?