Иной мир
Шрифт:
Странный состав нашей команды, кстати, имел что-то общее с нашими испытаниями. Мы происходили из разных культурных кругов, и ученых интересовали наши кишки. Они хотели знать, как мы реагировали на это лабораторное питание. По правде говоря, жареный цыпленок или стейк с жареным луком значительно вкуснее. Но со временем привыкаешь к этому концентрату. Кое-что за пределами Земли приобретает совсем другой смысл. На Земле едой наслаждаются, ее сервируют. Поглощают супы и паштеты, то да се — о, господи, Боже мой! Здесь есть, значит заправлять тело новым топливом. Это имеет значение не большее и не меньшее, чем жизнь. И тогда мы тоже думали:
Первое ноября
четвертый виток
Мы должны были занимать себя сами, могли делать и позволять себе, что хотим. Испытывалась наша самодисциплина. Более менее интенсивно мы все занимались хобби. Я много читал, Чи увлекался проведением математических экспериментов, Гиула фотографировал или рисовал. Соне достаточно было ее ежедневных медицинских исследований, и командир тоже был достаточно занят. Паганини сочинял. Конечно, мы не воспринимали это всерьез. Никто не хотел его слушать, когда он приводил теоретические выкладки о своем «новом творении». Его математические способности находили отражение и в его нотных тетрадях. Но что бы однажды не стало из этого стремления к музыке, здесь, в течение испытательного полета оно было полезным хобби, которое спасало его от тоски.
Нас все же пока еще захватывало картина, которая проплывала мимо нас. Нашими объективами мы могли рассматривать поверхность Луны во всех деталях. В море Гумбольдта мы видели автоматическую спускаемую радиорелейную станцию, через которую мы поддерживали связь с Центром управления. Мы могли также различить автоматические спускаемые грузовые ракеты. Затем видимость немного темнела, пока мы, наконец, не пролетали полную тень. Эта ночь длилась сорок пять минут. Но прелестнее всего был вид Земли. Она казалась нам больше Солнца и ослепительно сияла. Но мы напрасно искали знакомые формы континентов. Мы могли различить лишь смутные очертания. Это был незабываемый вид, когда громадный земной шар медленно поднимался над горизонтом кратерного ландшафта, когда он со своим сияющим ореолом становился в центре этой черной бархатной ночи. Еще несколько дней, и мы должны были стать свидетелями солнечного затмения.
Это зрелище притягивало нас в первые часы. Но они повторялись, и Паганини был первым, кому наскучил этот вечно повторяющийся спектакль. Его тянуло к его маленькому откидному столу в каюте, на котором лежали нотные листы и письменные принадлежности. Он был полон идей и удовлетворен гробовой тишиной, которой одаривал его космос. После нескольких последующих витков в нас тоже постепенно погас интерес к лунной географии. У нас было достаточно литературы для чтения на борту, а Соня строго следила за тем, чтобы мы своевременно принимали в «саду» завтрак, обед и ужин и не забрасывали гимнастику.
Первое ноября
десятый виток
Десятый виток. Мы не догадывались, что случится через несколько минут. Было около двадцати часов по Гринвичу. Луна снова заслонила Землю. У всех нас впервые появилось настоящее чувство голода. Нам сначала пришлось привыкнуть к питательной жидкости, этому лабораторному концентрату. Но были и еще сюрпризы. Часом раньше Соня объяснила нам, что потом мы должны будем съедать и пластмассовые тарелочки. Во время этой беседы мы много смеялись, потому что восприимчивый Дали Шитомир, наш Паганини, был возмущен таким способом питания, который
Михаил установил связь с Центром управления. Я стоял рядом с ним, позднее появился и Гиула. Командир перечислил обычные показатели, давление воздуха, температуру, влажность воздуха и показания из лаборатории. Когда он сделал паузу, в контрольную рубку залез Дали Шитомир. Он сиял и сказал взволнованно: «Миша, мне нужно отправить информацию. Я только что закончил партитуру первой части. Спроси доктора Мезенцева, когда я могу передать ноты.
— Лучше оставь меня в покое со своей симфонией, — раздраженно ответил командир. — Что ты себе вообразил? Мы тебе что, музыкальный клуб?
Я знал, что Дали Шитомир говорил с доктором Мезенцевым о такой передаче, поэтому я поддержал его. Михаил Ковтун затем справился об этой передаче и получил сведения о времени передачи. Это должен был быть подарок на день рождения брату Шитомира. После этого согласия Паганини с удалился довольным видом.
— У него идеи, — сказал Ковтун покачивая головой, — передавать ноты в ЦУП! Смешно, симфония, первый часть. Но я ничего не хочу сказать, иначе это будет означать, что у меня начисто отсутствует чувство прекрасного. Разве в его музыке есть что-нибудь?
— Ничего, — сказал Гиула рядом со мной, — это похоже на помехи при приеме на коротких волнах.
— Это не так уж и плохо, — защитил я нашего композитора, — он хотя бы пробует что-то новое — почему нет?
Центр вышел на связь. Они хотели ежедневный доклад Сони. Я позвал ее. Соня была еще не совсем готова со своим отчетом и попросила их подождать немного.
— Ему следовало сочинять приличный джаз, — снова поднял тему Гиула, — его музыку, знаете ли, нужно сначала изучить, прежде чем поймешь ее.
— Еще и изучать, — пробурчал Ковтун. Он хотел сказать еще что-то, но затем произошло что-то странное. Космический корабль весь завибрировал. В ту же секунду на щитке загорелись несколько лампочек. Стрелки некоторых измерительных шкал начали отклоняться.
— Что это? — непроизвольно крикнул я.
Никто не ответил. Постоянно прибывающая сила прижала нас к переборке командной рубки. Это произошло так неожиданно, что мы не могли прийти в себя. Прибывающий и убывающий зуммерный тон совершенно сбивал с толку. Я хотел оторваться от стены, но давление становилось все сильнее и сделало меня почти неподвижным.
Я не знаю, сколько времени прошло, пока я догадался, что произошло. В любом случае должны были включиться двигатели «Дарвина». Это могло произойти из-за дефекта. Было возможно также, что наш фотоэлектрический искатель зарегистрировал что-то, что двигалось по нашей траектории. В таком случае «Дарвин» автоматически избежал бы угрозы столкновения, увеличивая скорость. У нас не было времени думать об этом. У меня болела спина, я ударился о панель управления. И оба моих спутника находились в весьма неловком положении. В то время, как мы всеми силами сопротивлялись с этим сильным давлением, по всему космическому кораблю вдруг пронеслась дрожь. Одновременно, что-то царапало и ударялось об обшивку, по звуку это было похоже на бомбардировку. Везде погас свет, вспыхнули аварийные лампы, они рассеивали лишь немного света. Затем все стало как прежде. Глубокая тишина и невесомость. Только тусклое свет аварийного освещения напоминал о том, пережили столкновение.