Иной мир
Шрифт:
В то время, как я пишу эти строки, я вдруг чувствую себя связанным с моей звездой, словно я никогда не покидал ее. Мы живем, мы дышим и думаем. Сколько это, сколько! Земля…
Третье апреля
Чи что-то рассчитал. В эти месяцы он страшно похудел. Его большая голова качается на плечах, и порой я думаю, что он состоит только из одного духа. Чи пригласил нас в сад.
— Пожалуйста, послушайте меня минутку, — серьезным голосом сказал он, — я должен сказать вам нечто очень важное.
— Слово сказочнику, — съязвил Гиула, — как часто ты уже говорил нам нечто важное! Что
Чи не позволил сбить себя со спокойного настроя.
— Для нас есть надежда. Я двадцать раз проверил расчеты, ошибка почти исключена. Через четыре с половиной месяца мы будем иметь угол наклона к земной орбите, который позволит нам запустить наш информационный зонд. У нас на борту есть магнитофон на батареях. Итак, каждый наговорит на пленку сообщение для своих родных. Кроме того, в каждом зонде будет содержаться расчет характера изменения нашей орбиты. Стюарт, я знаю, что ты делаешь для себя записи. И потому, что мы не продолжали вести наш бортовой журнал, мы должны также доверить зонду твои заметки. Если мы соберемся, у нас будет причина на то, чтобы надеяться на спасение.
— Четыре с половиной месяца! — воскликнул Гиула. — Почему бы тебе не сказать сразу три миллиона лет?
— Сколько зонд пробудет в пути, Чи? — спросила Соня.
— Не дольше, чем тридцать-сорок дней — затем он будет рядом с Землей. В таком случае наша высокая скорость придется нам очень кстати.
— Срок все увеличивается, — простонал Гиула, — сорок дней и четыре с половиной месяца — это уже полгода.
— Хотя бы маленькая надежда, — сказал я.
Паганини, который не был приглашен на эту беседу, залез внутрь.
— Я маленькая птичка, — напевал он, — я полечу от звезды к звезде… [20]
— С меня хватит, — сказал Гиула. — Даже если зонд когда-нибудь прибудет — они никогда не найдут эту штуку. Я плюю на все надежды. Почему так жарко в этой клетке?
Он не дожидался ответа, а сразу вылез отсюда. Действительно, стало жарко. Шитомир безучастно таращился в иллюминатор. Я сказал: «Чи, ты серьезно возлагаешь надежды на эти зонды?»
— Да, Стюарт. Мы уже однажды говорили об этом.
20
Рабиндранат Тагор учил пению как естественной форме самовыражения, как это происходит, например, у птиц.
Он тоже выплыл наружу.
— Что нам другого еще остается, Роджер, кроме как надеяться, — сказала Соня.
— Ты права, — ответил я — сейчас я хочу с тобой поболтать, хочешь?
Она кивнула. Мы отправились к ней в лазарет.
Мы забыли спросить у Чи самое главное. Когда он позднее еще раз наглядно изложил мне свою идею, я спросил, во сколько месяцев он оценивал свою надежду. Он тоже думал об этом и ответил: «Полгода до обнаружения зонда, год до того момента, когда кто-нибудь долетит до нас».
Полтора года. Хорошо, что Гиула не слышал. Полтора года! Число, период времени — невероятно, но все таки ограничение. Чи сказал: «Время пройдет, Стюарт. Восемнадцать месяцев много, если ждешь спасения,
Так или иначе, они — вечность.
— Как твои исследования?
— Больше неохота, — сказал я.
— Жаль. Теперь мы могли бы делать это вместе. Я пока что не буду рассчитывать дальше.
— Пока что? Что же ты такое хочешь рассчитать?
— Есть интересные математические проблемы. Если хотите, я прочту вас завтра доклад о развитии физики.
Я был не очень воодушевлен этим и, по всей видимости, Гиула тоже, но я все-таки согласился.
Пятое апреля
Паганини не хотел ничего знать о докладе. Он снова был «переполнен» музыкой. Собственно, он был самым довольным из нас всех, и, кажется, в мире, в котором он живет, лучше, чем здесь.
Чи говорил долго, порой слишком много о сложных проблемах. Он рассказывал об истоках физики, о маяках этой науки, значимых мужчинах и женщинах, который в течение двух тысячелетий выложили ее камешек за камешком. Он закончил словами: «Раньше, когда физики-ядерщики только догадывались об огромной силе атома, в обществе они считались чудаками, сумасшедшими, которые искали кошку в темной комнате. Их еле выносили и причисляли их за чудачество к алхимикам. Стоило атомным бомбам взорваться в середине нашего столетия в Хиросиме и Нагасаки, физики поднялись одним махом в глазах общественности из империи снов на первое место в обществе. Этим взрывом они навсегда заставили слушать себя».
— Удивительно, — сказал Гиула, — чтобы люди не изобретали, если бы это было возможно, они использовали это в военных целях. Такое случилось как с Архимедом, так и с Леонардо да Винчи, и как с Нобелем, так и с Ферми, Ханом и Эйнштейном. Они все были гуманистами, но из их изобретений и открытий сделали оружие. Станет ли человечество когда-нибудь разумным и поймет, что у них в качестве родины есть только эта планета?
— Этот день настанет, — сказал Чи. — В любом случае, высшая цивилизация и культурный уровень возможны только в том случае, если будет установлено господство человека над человеком. До этой цели недалеко.
— Ну, да, это мы знаем, — сказал Гиула. — Что ты понимаешь под высшими цивилизациями?
— Наша современная земная цивилизация всего лишь примитивное начало, — объяснил Чи. — Можно рассчитать, когда иссякнуть запасы энергии на Земле. До этого момента должны быть созданы предпосылки для освоения новых источников энергии. Первый из этих источников — наше Солнце. Теоретически возможно использовать его энергию. Это означало бы более высокую ступень цивилизации.
— С твоим тезисом о примитивном начале нашей цивилизации я с тобой охотно соглашусь, — сказал я, — иначе не было бы возможно, что мы несемся беспомощные по Вселенной.
— А дальше? — поинтересовался Гиула.
— Если человек хочет подчинить себе солнечную энергию, в далеком будущем он будет с пользой использовать весь Млечный путь. Это нельзя исключать, потому во Вселенной уже есть существа, которые достигли такого состояния.
— Но почему это должно произойти? — спросил Гиула.
— Возможно потому, что это закон сохранения видов в высшем понимании. Человечеству не останется иного выбора. Или оно будет исследовать и стремиться дальше, или оно погибнет.