Иноземец
Шрифт:
Брен тут же опомнился. В присутствии Табини не кричат. И в в вопросе о проволоках Табини поддержал мнение Банитчи. Брен напомнил себе о своем месте, оробел и спрятал дернувшиеся губы за чайной чашкой.
Табини выпил еще глоток чая, поставил чашку на стол; Банитчи свою отодвинул в сторону.
— И все же, — сказал Табини. — Расследование продвигается успешно, и ваша помощь в нем не требуется. Положитесь на мое мнение. Делал ли я когда-либо что-то вам во вред?
— Нет, айчжи-ма.
Табини встал и протянул руку — у атеви такого обычая не было. Табини сделал это первый
— Я считаю вас одним из основных достояний моей администрации, проговорил Табини. — Пожалуйста, верьте: все, что я делаю, исходит именно из такой оценки, даже это изгнание.
— Но что я сделал не так? — спросил Брен. Рука его все еще оставалась в плену огромной ладони Табини. — Совершил ли я лично что-то такое, что следовало сделать иначе? Как смогу я в дальнейшем справляться лучше, если никто мне не подскажет?
— Мы продолжаем расследование, — негромко сказал Табини. — Мой личный самолет сейчас заправляют топливом. И, пожалуйста, не сталкивайтесь с моей бабушкой.
— Но как я смогу этого избежать? Я не знаю, чем вызвал всю эту историю, Табини-айчжи. Как же мне вести себя мудрее, чем прежде?
Пальцы Табини чуть сжались, потом выпустили его руку.
— А разве кто-то сказал, что тут есть ваша вина, Брен-пайдхи? Передайте бабушке мое почтение.
— Да, айчжи-ма. — Табини оставил ему лишь одну возможность — сдаться. Он решился только на самый косвенный бунт. — Смогу ли я получать там свою почту?
— Никаких трудностей не возникнет, — сказал Банитчи, — если пересылать ее через управление безопасности.
— Мы не хотим объявлять во всеуслышание, где вы находитесь, — объяснил Табини. — Но служба безопасности, конечно, должна знать. Будьте осмотрительны. Соблюдайте все меры предосторожности. Отсюда вы поедете прямо в аэропорт. Все обеспечено, Банитчи?
— Никаких затруднений, — ответил Банитчи.
Что значит «все», Брен не имел представления. Но ему оставалось лишь распрощаться по всем правилам церемониала.
«Прямо в аэропорт», очевидно, означало именно это: прямо вниз по лестницам, в Бу-чжавид, до самого нижнего внутреннего уровня, где находилась железнодорожная станция, соединенная веткой с железнодорожной системой всего континента.
Эта станция в самом сердце Бу-чжавида очень хорошо охранялась станция, которой могли пользоваться только най'айчжиин, сам айчжи и его персонал; для обычных пассажиров был другой вокзал, чуть ниже по склону.
Повсюду были охранники — ничего необычного, так всегда, сколько он тут ни бывал. Брен полагал, что они несут постоянную охрану путей и вагонов, которые дожидались здесь, — ответственные власти не могли знать, когда у кого-нибудь возникнет желание воспользоваться этими вагонами или когда у кого-нибудь другого возникнет желание причинить вред этим вагонам или их пассажирам.
Их ожидал вагон — с виду товарный. Его прицепят к проходящему поезду, и он двинется в путь, как самый обыкновенный товарный вагон, один среди сотен таких же, не выделяясь накрашенными на борту и, легко догадаться,
Это был вагон Табини — роскошно обставленный зал заседаний на колесах. Вот сюда и привел его Банитчи.
— Полагаю, кто-то его проверил, — сказал Брен.
Он уже пользовался этим вагоном — но лишь раз в год ездил в нем по своим собственным делам, во время регулярных поездок в аэропорт, и уж, конечно, не тогда, когда речь шла о кровной мести. Вся процедура вызывала у него какое-то сюрреалистическое ощущение.
— Направляется в аэропорт, — сказал Банитчи, просмотрев бумаги, никаких вопросов. Не нервничайте, нади Брен. Уверяю, мы не перепутаем вас с багажом.
Банитчи шутил. А Брен боялся. Он нервничал, пока шел сюда, нервничал на платформе, но все же прошел в заднюю часть этого лишенного окон вагона и опустился в мягкое кресло, не имея возможности видеть ничего, кроме роскоши вокруг и единственного телевизионного экрана, показывающего станцию и торопливых рабочих. Он испытывал ошеломляющее чувство — словно его проглотили живьем и выплюнули туда, где ни один землянин никогда о нем не услышит. Он никому не сообщил, куда уезжает, он так и не позвонил Диане Хэнкс и не послал письма домой — теперь у него уже не было твердой уверенности, что Банитчи доставит это письмо, даже если написать его сию минуту и попросить передать на почту.
— Вы едете со мной? — спросил Брен.
— Конечно. — Банитчи стоял, глядя на экран монитора. — А! Вот она.
Со стороны лифта появилась тележка, загруженная высоким штабелем белых пластмассовых ящиков. Тележка катилась к их вагону, сзади ее толкала Чжейго. Вот тележка появилась в дверях вагона уже не изображением на экране, а вполне реальная, и застряла на неровном порожке. Чжейго дергала ее и бранилась, Банитчи пошел помочь. Брен поднялся, чтобы предложить и свои силы, но тут колесики перекатились через порог и из-за ящиков показался Тано — он толкнул тележку с другой стороны и тоже вошел в вагон.
На этой тележке, думал в смятении Брен, наверное, все, что было у меня в жилище, если, конечно, три четверти ящиков не содержат багаж Банитчи и Чжейго. Они не стали снимать груз с тележки — просто закрепили ее у передней стенки целой паутиной ремней.
И никакого толку возражать или протестовать. Любые вопросы в эту минуту только рассердят тех, кто старается отправить нас в дорогу со всем необходимым. Брен вернулся к своему кресло, сел и больше не трогался с места, а Банитчи и Чжейго подошли к выходу, хотя, впрочем, порога не переступили, только подписали какие-то бумаги и потолковали с охранниками.
Через некоторое время они вернулись в вагон, сказали, что поезд уже на подходе и их прицепят через несколько минут. Тано тем временем предложил ему какой-то безалкогольный напиток, он взял, чисто машинально, а потом появился Алгини и принес Банитчи на подпись еще одну, последнюю бумагу.
«Что за бумага? — спросил себя Брен. — О чем в ней говорится? Может, о моей ссылке и аресте в Мальгури?»
В тюрьме вдовствующей айчжи, где она умирает, — эта печально известная, разобиженная на весь мир женщина, дважды не получившая пост айчжи.