Инсбрукская волчица
Шрифт:
Эрик начал рассказывать, и я слушала, затаив дыхание. Видно было, что брат устал хранить это дело в секрете, и теперь ему хотелось выговориться.
***
Рассказ Эрика.
Зима выдалась довольно ранней. Декабрь только начался, но на улице было холодно. Землю покрывала тонкая пленка снега. Уже третий день в городе отчаянно выл ветер, ломая ветки деревьев и срывая шляпы с прохожих. В эту промозглую погоду гулять не особенно хотелось, но мне надо было отнести в редакцию рукописный перевод документов, где их останется только напечатать и оформить в надлежащем виде. Собственно, я работал на дому, занимаясь корректурой и переводами. Это было довольно утомительно – просматривать кипу листов и выявлять там опечатки,
Жили мы бедно. Дом маленький, убогий, весь в уродливых заплатах – так когда-то отец латал дом, чтобы зимой не продувало, а зимой было холодно – всегда мы были вынуждены тепло одеваться. Забор наш покосился местами, ворота ржавели. Двор маленький, но там вполне умещались пёс, птичник и небольшой огород. В последнее время всё хозяйство было на мне, поскольку братья и сёстры давно разъехались кто куда. Теперь в этом доме жили только Барнабаш, да я. Но младший брат был балбес, каких ещё поискать – вечно забывал сделать что-то важное, у него постоянно то куры, то пёс ходили голодными, хотя именно он больше всех хотел собаку-гиганта. Пёс вырос дурным, под стать младшему братцу, и, похоже, Барнабаш нашёл себе родственную душу.
В этот день я дома не застал ни собаки, ни младшего брата. Видимо, они ушли гулять. Однако стоило мне зайти на порог, я почувствовал, что дома кто-то есть. Я чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Красть у нас, в общем-то, и нечего – кому нужна ветхая мебель и довольно дрянные вещи? Через небольшой угол обзора можно было подробно рассмотреть и нашу гостиную, служащую мне рабочим и спальным местом – здесь всё мало чем отличалось от обстановки в других комнатах. Сама же гостиная была просторная, но довольно низкая, и фанерный потолок, так и повисший над головой, создавал какую-то гнетущую, давящую обстановку. Мебели было мало – старенький шкаф, поеденный жучком, стол на хилых ножках, да прохудившаяся кровать, которую я подпёр кирпичом посередине, чтоб не провалилась окончательно. Обои были изодранные, обветшалые и казалось, держатся на одном лишь честном слове. Барнабаш жил в соседней комнате, такой же обшарпанной и мрачной, как все остальные. Даже странно, как восемь человек могло уместиться в таком маленьком домике. Однако мы умудрялись не только жить здесь, но и строить далеко идущие планы. Может быть, после выпуска Барнабаша из школы, я, наконец, смогу заняться ремонтом. Если не считать затрат на учёбу младшего брата, получаю я довольно-таки хорошую зарплату, да и вряд ли бы мы без денег протянули мою учёбу в университете. В те года учителя всячески нахваливали мою способность к науке, особенно к литературе и иностранным языкам. Я знал не только немецкий, но и некоторые славянские языки, что позволяло существенно расширить горизонт моих возможностей.
Осторожно войдя в дом, я застыл. В гостиной на диване сидел не кто иной, как инспектор Йодль. Это был мужчина лет сорока пяти, роста небольшого, и не сказать, чтобы прям толстяк, но брюхо было видно невооружённым глазом. На его тщательно выбритых щеках виднелись небольшие ссадины. Причёска всё та же – короткий ёжик чёрных с проседью волос. Его круглое, немного морщинистое лицо было довольно флегматичным, сам он смахивал на мастера средней руки какого-нибудь производственного цеха, в силу возраста потерявшего былую форму и хватку. Взгляд его светлых, близко посаженных глаз, был вечно сосредоточенным, при этом он постоянно водил ими из стороны в сторону, словно намереваясь выискать что-то. С виду и не скажешь, что это многоопытный сыщик, работающий в полиции вот уже два десятка лет, и раскрывший множество запутанных дел. Когда-то наша семья изрядно попортила ему кровь, потому теперь он нас держал на прицеле. После ареста Ники он часто напоминал о себе, хотя в последнее время он как-то утратил к нам былой интерес, очевидно, поняв, что мы ничего не знаем о том, куда Ники спрятала краденые драгоценности.
– Добрый день, господин Фенчи, – поздоровался он, привстав.
При этом его даже не смущало то, что он проник
– По какому праву вы вламываетесь в наш дом? – я с порога перешёл в атаку, – без постановления на обыск и без нашего согласия! Вы прекрасно знаете, что это незаконно. Убирайтесь!
Я всё ещё был зол на инспектора за то, что допрашивал нас до почти полного изнеможения, и в итоге довёл Тимею до нервного срыва.
– Полно, голубчик, полно, – он миролюбиво поднял руки. – На то, чтобы, как вы выражаетесь, «вломиться» в ваш дом, у меня должна была быть веская причина, иначе… – он сознательно недоговаривал, пытаясь спровоцировать меня на новую вспышку агрессии.
– Какая такая причина? Мало того, что благодаря вам мы теперь как на иголках, так теперь вы сюда ломитесь без спросу! Вон!
– Полно кричать, юноша, – усмехнулся Йодль, – у меня нет никакого намерения обременять вас своим присутствием, но прежде хотелось бы вам кое-что рассказать. Видите ли, ваша сестра Николетт, с тех пор, как была арестована, не созналась в разбое, в частности, в том, куда спрятала краденое. Я думаю, она и вам не сказала. Она упряма весьма, и это может плохо кончиться для неё. До меня дошли сведения, что арестованная Фенчи терпит много грубости от наших будапештских коллег. И, похоже, движет ими исключительно корыстный мотив.
– Вы хотите сказать, что… – я на секунду оторопел, представив, что сейчас испытывает Ники. Я был готов сейчас хоть пешком сорваться и идти стремглав в Будапешт, лишь бы помочь сестре. Вот только самого Йодля можно было бы заподозрить в чём угодно, кроме желания помочь своему давнему неприятелю.
– Довольно странно с вашей стороны, инспектор, – я решил взять себя в руки, – вы сейчас стремитесь помочь тем, с кем давно не в ладу, мало того, говорите откровенно о преступлениях, что совершают ваши коллеги.
Йодль посмотрел на меня сначала иронично, затем – серьёзно, после чего взял в руки свой портфель и, приоткрыв замок, достал оттуда несколько листов бумаги, после чего ответил:
– Понимаете ли, господин Фенчи, я – человек принципа. Я узнал, кто ведёт дело вашей сестры. Его фамилия Надь. Как и любой представитель нашей профессии, он весьма амбициозен. И порой неразборчив в средствах достижения цели. Зачастую они выходят не только за рамки порядочности, но и за рамки закона… Вы помните дело «ночной твари»?
Я задумчиво прищурился, вспоминая целый рой газетных статей о бесчинствах грабителя-гастролёра, создавшего целую преступную сеть, охватившую чуть ли не всю Австро-Венгрию. Личность его давно не была тайной, порой он оставлял записки для полицейских, тем самым навязывая свою игру. Например, такого содержания: «Завтра я отправлюсь в Лемберг, оттуда уже рукой подать до границы. Поспешите, второго шанса не будет». Эти издевательские послания он оставлял то ли с целью потешить своё тщеславие, то ли побольнее ужалить полицию, которая вот уже который год не может пресечь серию дерзких налётов. Звали его Маттеуш Гудачек, к своим тридцати трём годам он уже дважды успел побывать за решёткой. За всю жизнь он не провёл и дня на честной работе, если не считать за таковую разбои, грабежи и кражи.
Пресса подняла настоящую шумиху, особенно отличился будапештский журналист Вазул Меланьи, не щадивший желчи в своих статьях. Он прямо намекал, кому венгры должны быть благодарны за продолжающийся кошмар, говоря о том, как полиция работает спустя рукава, и как ловко Гудачек в очередной раз обводит их вокруг пальца, хотя, казалось бы, почерк его изучен, маршруты и явки – тем более.
– Думаете, можно к этому придраться? – с сомнением спросил я.
Йодль в ответ развёл руками:
– Видите ли, моя должность даёт некоторые привилегии, но в то же время, связывает меня по рукам и ногам по части поиска вещественных доказательств. Да и доказательства, добытые таким образом, невозможно использовать в суде, скорее с меня самого погоны слетят. Но вы, в отличие от меня, ничем не ограничены и можете повлиять на ход дела. Со своей стороны я лично гарантирую, что разговор останется только между нами.