Инспектор Антонов рассказывает
Шрифт:
К несчастью, нет не только бара, нет и тайных заговоров в темных уголках большого города. Я родился не вчера и тоже хожу в кино, так что прекрасно знаю, какой эффект возникает от такой, например, сцены. Представьте себе…
Полночь. Старинные часы бьют двенадцать раз. Один из убийц показывается в подвальном окне и подает соучастнику ногу убитого: «На, сунь в чемодан и смывайся!» Проницательный читатель, наверно, догадывается об адском плане злодеев — разбросать части трупа во всех концах города, чтобы уничтожить улики.
Имея подобный сюжет в руках, я легко бы отделался от некоторых писателей,
Но вернемся к действительности.
Итак, этот элегантный, воспитанный и приятный человек Филипп Манев продолжает стоять на пути Доры. А также и на моем. Доллары, комбинации с паспортами, новогодние подарки — и все это требует известной информации от торговой сети.
Пока я жду на следующий день за своим столом ответов на соответствующие запросы, мой мозг не перестает заниматьтся упомянутым Филиппом и особенно Дорой. Может быть, она и права — откроет ему свою душу, а он, кроткий и понимающий, в благодарность за это выгонит ее. Такое случается с людьми подобного рода: тихие, тихие, а потом возьмут и сделают какую- нибудь глупость.
Больше того, у Марина есть известные основания для такой глупости. В конце концов прошлое, может быть, и прошло, но это не сон. Нечто вроде порока, хотя и компенсированного. Ну, раз порок компенсированный, значит, женщина будет жить. Некоторые люди с компенсированным пороком живут даже дольше, чем здоровые, потому что больше берегут себя.
Ничего удивительного не будет, однако, и в том, если он выгонит ее из-за прошлого. Ему бы взять пример с моей учительницы, которая терпит не только мое прошлое, но и настоящее. И даже пытается деликатно скрыть, что это настоящее ее просто ужасает. Бывает, пойду с ней в какой-нибудь ресторан после того, как долго пропадал в провинции, и еще под свежим впечатлением от только что законченного дела начинаю болтать между жарким и десертом:
— Он отравил ее паратионом… Грубая работа. Более деликатные пользуются снотворным и инсценируют самоотравление. И представляешь себе, пять дней никто туда не входил… Нашли ее уже разложившейся…
Или:
— …Сделали из него настоящий фарш… Голова была так обезображена, что едва идентифицировали труп…
Моя учительница перестает есть и смотрит в сторону, делая явные усилия сдержать подступающие спазмы.
— Извини, — бормочу, — сама знаешь, что мы, болгары, когда отдыхаем, говорим о работе и наоборот.
— Да, уж эта твоя работа, Петр… — отвечает вполголоса моя учительница, стараясь улыбнуться.
Потом из боязни, что затронула мою профессиональную честь, она добавляет:
— Я хотела сказать, что такая работа не для всякой нервной системы.
— Да, это так, — спешу согласиться. — Но нервы, как и все остальные вещи, укрепляются…
— То есть грубеют.
— Может быть, и так. Дело в том, что не так трудно привыкнуть к тому, что тебе противно. Эти материальные физические мерзости есть в каждом морге, да и в больнице, если хочешь. Но это часто следствие иного,
— Ты прав, — соглашается в свою очередь моя учительница.
И чтобы не погрязать снова в материи мерзостей, она пробует переменить тему разговора:
— Ты ту книгу прочитал?
— Нет еще… Но ты права, книга замечательная. Уже с первых страниц видно…
— Значит, ты еще на первых страницах?
— Ну… Я не помню точно, докуда дошел, но при этой вечной занятости, сама понимаешь…
— Да, но книги не читают днем. Для этого есть ночи и вечера.
Ночи и вечера. Она не знает, что ночами и вечерами я довольно часто делаю то, что делал и днем, делаю в уме, конечно, пытаясь развязать чертовски крепко затянутый узел или навести хоть небольшой порядок в мешанине из противоречивых данных. И потом все эти люди, которые толпятся у меня в голове и не хотят оттуда уходить, хотя я им по сто раз говорю: «Хватит, убирайтесь отсюда, дайте мне спать спокойно». Но нет, они не убираются и продолжают молча стоять и смотреть на меня: Дора с этим своим отцом, и Магда с выражением глупой беспомощности на лице. И Моньо со своей подрагивающей губой, и вообще вся эта компания в полном составе. Как тут сядешь читать книги о придуманных людях, когда у тебя не остается времени разобраться с живыми.
Однако это другой вопрос, а мысль у меня была та, что моя учительница по своей воле принимает меня таким, какой я есть, включая прошлое и настоящее. И это должно служить примером некоторым субъектам, которые склонны идти на разрыв из-за прошлого…
В этот миг телефон резко звонит, чтобы напомнить мне, что я со своими умственными упражнениями нахожусь не дома на кровати, а в своем рабочем кабинете.
— Да… я… слушаю… Так… Значит, тот самый? Ну хорошо, пришлите мне справку.
После этих ничего не значащих слов, из которых состоит каждый телефонный разговор, я облокачиваюсь на стол с намерением снова сосредоточиться, но тут в комнату входит лейтенант.
— К вам тут женщина…
— Не та журналистка?
— Не похожа на журналистку… Колева или Коева какая-то…
— Пусть войдет.
Сначала в комнате возникает внушительный бюст. Потом появляется его хозяйка. Это, конечно, наша Магда. Она в смущении останавливается в дверях, словно впервые приходит в это учреждение и не знает нашего ритуала.
— Здравствуйте, — киваю я приветливо. — Проходите, пожалуйста. Что случилось?
— Ничего. Ничего не случилось, — спешит успокоить меня Магда, садясь на указанный стул. — Просто пришла повидаться.
— Очень хорошо. Вы, как я слышал, больше не появляетесь в «Бразилии»? Случайно или?..
— Как это случайно! Вы в тот раз так меня пропесочили, что…
— Да ну! Я и забыл. А что делают ваши друзья?
— Я знать их не хочу.
— И вообще их не видели?
Магда смотрит немного озадаченно и ерзает на своем стуле.
— Я же вам сказала: знать их не хочу.
— Да, это вы говорили. Но я вас спрашиваю о другом: видели вы кого-нибудь из них или нет? — Она тут же пытается вооружиться против меня, приняв вид оскорбленной невинности, поэтому я добавляю: — Не торопитесь сочинять. Подумайте и ответьте точно!