Инспектор Антонов рассказывает
Шрифт:
— Есть еще кое-что, чуждое вам, вопреки вашему высокому мнению о себе, — это широкий взгляд на вещи, большая логика, а не логические упражнения. Если бы вы имели хоть какое-то понятие об этой большой логике, Манев, вы бы вообще не предприняли фатальных шагов. Вы хотели осуществить образцовое убийство, которое не может быть раскрыто и, следовательно, наказано. Но, если бы вы обладали широким взглядом на вещи, вы бы понимали, что нет и не может быть преступления, которое осталось бы нераскрытым, потому что каждое преступление, помимо всего прочего, физический акт и, следовательно, как всякое физическое действие, происходит в материальной
— Любопытная философия преступления, — кивает понимающе Филипп. — Признаюсь, что до сих пор я с этим не сталкивался.
— Возможно. Ваша деятельность — главным образом деятельность практическая. И поскольку вы упомянули слово «философия», могу сказать, что вы, Манев, жертва низкопробного эмпиризма, как говорит моя учительница. При этом, несмотря на утонченность почерка, вы допустили две-три существенных ошибки и в самом практическом исполнении. Например, с алиби.
— А, значит, ваши сомнения касаются даже моего алиби? Вы не доверяете даже тому факту, что я действительно был задержан?
— Вовсе нет. Однако, если бы ваша логика была несколько более высокого разряда, вы могли бы сообразить, что сама железная убедительность вашего алиби в состоянии вызвать подозрение. В таком действительно «железном» алиби нуждается только тот, кому оно жизненно необходимо.
— Мне не нужно было здесь соображать, потому что мое алиби было создано не мной, а волей случая.
— Ошибка. Это, в сущности, вторая ваша ошибка. Вы сфабриковали свое алиби, совершив поступок, который резко дисгармонирует как с вашим характером, так и с реально сложившейся ситуацией. Вам не свойственны публичные скандалы. Вы вызываете скандалы с помощью коварных доносов, а не посредством публичных демонстраций. С другой стороны, нет и намека на какой-либо серьезный ваш интерес к Магде, который мог бы мотивировать ваше поведение во время сцены в «Балкане». Эта женщина была для вас не более как случайной забавой, притом забавой, которая вам давно наскучила. После того как помолвка между Магдой и Асеновым была расторгнута, значение Магды для вас стало равным значению нуля, притом перечеркнутого. Человек, особенно такой, как вы, Манев, не устраивает публичных скандалов из-за нуля.
— Вы все преувеличиваете, чтобы приспособить к своей вер сии, — спокойно возражает Филипп. — Прежде всего, Магда не была для меня нулем. Я не говорю, что испытывал бог весть какие чувства к ней, но я старался ей помочь. И потом, я испытывал неприязнь к Асенову.
— Это нечто новое. Но тоже в полном отрыве от фактов. Нет ни одного факта, доказывающего это или хотя бы на это намекающего.
— Какой факт вам нужен? Удар по физиономии? Просто Асенов был мне антипатичен и ничего более. У меня нет симпатии к субъектам, вся самоуверенность которых основывается на туго набитом портмоне.
— Вы теряете чувство реальности. Вы даже не можете понять, что недостаток симпатии — это не повод для скандала, особенно для такого воспитанного человека, как вы. Но вернемся к портмоне. Значит, по вашему мнению, оно было туго набито?
— Не ловите меня на слове, — пренебрежительно бормочет Филипп.
— В данном случае это слово в точности соответствует сведениям, которые вы имели о портмоне Асенова.
— Если бы я знал, что вы сделаете такие выводы из случайного совпадения, я, может быть, отложил бы эту попытку отъезда, — равнодушно отвечает Филипп.
— Если бы вы знали еще кое-что, вы бы вообще не организовали убийство Асенова. Потому что вы — организатор этого убийства. И когда вы обдумывали и так скрупулезно осуществляли план своего алиби, вы забыли еще об одной элементарной вещи: при расследовании случаев убийства часто возникает предположение о том, что наряду с прямым исполнителем существует и второй — интеллектуальный — преступник. Так что, в сущности, вы — убийца Асенова.
— Да вы просто сочиняете, — пожимает плечами Филипп. — И тоже забываете об элементарных вещах. Я не обязан доказывать вам свою невиновность. Это вы обязаны доказать, что я преступник. Докажите это мое воображаемое убийство — и точка.
— В настоящее время я только этим и занимаюсь, — спешу я его успокоить. — И надо вам сказать, что конец, венчающий всякое доброе дело, уже близок. Вся суть в том, что добровольное признание, прежде чем вы будете прижаты фактами, окажется для вас полезнее, чем признание принудительное или полное отрицание вины.
— При всем моем желании доставить вам удовольствие я не в состоянии признать несуществующее.
— Вы называете это несуществующим, потому что не хотели бы, чтобы оно существовало. Я отлично понимаю, что вы предпочли бы вернуться к началу своей операции и не для того, чтобы воскресить Асенова, а для того, чтобы повторить ее начисто, на сей раз без орфографических ошибок и промахов. Но, к вашему несчастью, возврата нет. Что сделано, то сделано. Все ваши глупости — налицо. Не говоря уже о самой большой глупости — глупости вашего образа жизни, которая и довела вас до этого преступления.
— Если уж говорить об орфографических ошибках и промахах, то их очень много в избранной вами версии, — замечает Филипп, не обращая внимания на мою последнюю фразу.
— Вовсе нет. Я только регистрирую ваши собственные. Как, например, дача снотворного Асенову.
— Я что-то перестал следить за ходом ваших мыслей, — нагло отвечает Манев. — Не понимаю, о чем вы говорите.
— Напротив, для вас это яснее ясного по той простой причине, что вы сами инструктировали Магду, что делать и как делать.
— Я действительно не понимаю, — продолжает притворяться Филипп.
— Магда почему-то утверждает обратное. Вы заставили ее тайно налить Асенову снотворное. И ее показания налицо — в письменной форме и достаточно разборчивые.
— Мне известно, что нарушителей, подобных Магде, — ваших старых клиентов вы легко можете заставить написать все, что вам потребуется. И больше того, у Магды на меня зуб.
— Вы окружены людьми, которые без всяких к тому оснований ненавидят вас, Манев. Вы из кожи лезете, осыпая их благодеяниями и мудрыми советами, а они… У меня такое ощущение, что даже собственный ваш брат несколько поостыл к вам. Не говоря уже о Доуе. Что же касается моего «нажима» на Магду, приберегите эту клевету для суда.