Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
– А как же конюх ваш? — спросил хозяин, увидев, как Очир спокойно уселся на вьюки и закурил трубку.
– Он знает свое место,— равнодушно ответствовал Зверев.— Ты уж скажи, чтобы ему вынесли поесть.
Каждый раз, когда ему приходилось разыгрывать из себя барина, Зверев чувствовал крайнюю неловкость, но — хочешь не хочешь — приходилось это делать: Серов, прощаясь, дал строжайший наказ: «С оружия глаз не спускать ни днем ни ночью. Вы за него оба головой отвечаете!»
Хозяин непонятно хмыкнул, но промолчал. В сенях было темно, пахло кожами, дегтем.
После
Пока Зверев мыл руки под фигурным медным умывальником, вытирал их чистым холщовым полотенцем, стол уже накрыли.
– Потчуйтесь…— жестом ученого медведя пригласил хозяин.— Чем бог послал…
Поужинали на скорую руку, но по–таежному сытно. Хозяин угощал жирной холодной сохатиной недавнего убоя, рыбным пирогом, чаем с молоком. Сам хозяин, Митрофан Данилович, сказав, что уже отужинал, пил только чай и осторожно выпытывал, кто такие и зачем едут в тайгу в это смутное время. Зверев отвечал отрывисто, властно и немногословно.
– Так, стало быть, вы из самого Верхнеудинска? — хозяин покачал головой.— Далеко заехали…
Зверев молча кивнул, обгладывая сохатиную лопатку.
– Как жисть там? — Митрофан Данилович придвинулся, понизил голос.— Сказывают, нынче власть держат эти… большевики, правда, нет?
– Нынче везде большевики,— отвечал Зверев.— И в Иркутске, и в Чите, и в самой Москве.
– Не слышно, что они дальше–то собираются делать? Разное люди говорят…
Зверев, пожав плечами, придвинул к себе кусок пирога побольше.
– Так–так…— Хозяин помолчал, постукивая пальцами по столу.— Мужика они, говорят, прижимают, а? Не слышно?
– Я, голубчик Митрофан Данилович, не крестьянин,— подпустив в голос изрядную долю высокомерия, сказал Зверев.— Мне до этого дела нет. Ты уж спроси того, кто знает.
– А к Жухлицкому вы едете по каким делам — по казенным или своим?
– А кто по нынешним–то временам по своим ездит?— ответил вопросом на вопрос Зверев.
Хозяин отстал и принялся за остывший чай. После ужина он снова засуетился, кликнул давешнюю старушку, которая подавала ужин, и велел ей постелить Звереву в горнице.
Оставшись один, Зверев лег не раздеваясь, сунул под подушку пистолет. Задумался. Со дня выезда из Верхнеудинска минуло более двух недель. Дорога, как и следовало ожидать, оказалась тяжкой. Выданное Забайкальским областным Горным Советом удостоверение с просьбой всячески содействовать горному инженеру Звереву «при требованиях его на станциях вне очереди почтовых, междудворных и обывательских лошадей» оказалось почти бесполезным. За лошадей, фураж и продукты приходилось платить втридорога. Деньги, взятые
А сон все не шел, да и не стоило, пожалуй, засыпать.,. Жаль, приходится устраиваться врозь с Очиром — нет ничего легче, чем прикончить их по одному. Но горному инженеру не пристало спать во дворе… Хозяин подозрительный,— наверняка доверенный человек Жухлицкого. Иначе и быть не может: до революции здесь каждую зиму шли обозы из Читы и Харбина — везли продовольствие и снаряжение на прииски Жухлицкого и других промышленников помельче. Шли от зимовья до зимовья, а хоромы Митрофана Даниловича никак не походят на простое зимовье… «Хотя что подозрительного в этом Митрофане Даниловиче? — спросил себя Зверев.— Ну, недоверчив… Ну, выспрашивает обо всем… Разве в других местах было иначе?.. Впрочем, все это вздор, вздор. Главное — мы уже у границ Витимской горной страны»,— подумал молодой инженер сквозь неодолимо наваливающийся сон…
Устроив Зверева, Митрофан Данилович вышел в сени и, пройдя вглубь, отворил низенькую дверь. Сразу за ней была лестница, ведущая вниз. Митрофан Данилович спустился, привычно нащупал в темноте скобу.
В большой подвальной комнате царил полумрак, было тепло и сухо. В мигающем свете плошки бревенчатые стены отливали старой медью. Больше половины комнаты занимали туго набитые мешки, аккуратно сложенные от пола до потолка. Жирный сибирский кот, хранитель этого склада, спрыгнул при появлении хозяина с нар и с приветливым мурчаньем стал тереться о его ноги. Вслед за котом с нар поднялся здоровенный краснощекий детина и, позевывая, спросил:
– Ну, кто там приехал–то?
– Документов я у него не спрашивал,— буркнул Митрофан Данилович, присаживаясь к неопрятному столу, загроможденному корками хлеба, обглоданными костями и бутылками.— Говорит, горный инженер.
– Сказать что хошь можно,— резонно заметил детина.— Не из этих ли он?
– Не–е, не из товарищей,— хозяин задумчиво пожевал губами.— Конюха за один стол с собой не сажает… Опять же мундир на нем со светлыми пуговицами, фуражка с кокардой,— все чин чином.
– Мундир! — Детина хмыкнул и налил водки себе и хозяину.— Нарядить, паря, и бочку можно.
Сказав, детина заржал, хохотнул и Митрофан Данилович: дело с бочкой было и впрямь веселое. Лет десять назад детина этот был знаменитым на всю тайгу спиртоносом. За проворство и ловкость прозвали его Бурундуком. Горным исправником в ту пору служил Попрядухин, мздоимец и картежник; промышленники откладывали специальные суммы на «проигрыш» исправнику. Необыкновенно толстый, он ездил только в тарантасе, на санях или по крайности на волокуше; верхом не мог — любой конь выдыхался вконец, не пройдя под ним и версты. Увидев как–то похрапывающего в тарантасе исправника, отчаянный Бурундук надумал штуку, которая прогремела потом по всей Золотой тайге. Он погрузил в сани бочку спирта, накрыл сверху медвежьей шубой и лихо двинул в тайгу. Под вечер Бурундука, закутанного до глаз башлыком, остановили казаки.