Инспектор Золотой тайги
Шрифт:
Жухлицкий вместе с другими вернулся с Полуночно–Спорного перед рассветом, чему и случился невольным свидетелем дрожавший в чертополохе Купецкий Сын. Поспав несколько часов, Аркадий Борисович с аппетитом сел завтракать в компании с Епифаном Савельевичем Кудриным.
Комиссар горной милиции выглядел неважно. Лицо у него было какого–то сыромятного оттенка, глаза воспаленные, рука, когда он подносил ко рту рюмку водки, мелко дрожала. Увиденное на Полуночно–Спорном подействовало на него тяжко — вернувшись, он ни на минуту не мог сомкнуть глаз.
Аркадий Борисович вспомнил,
Видя, что комиссар милиции вытягивает третью рюмку подряд, Аркадий Борисович счел нужным заметить:
– Сейчас предстоит допрос Чихамо и тех двоих, которые с ним. Вчера ты еще мог корчить из себя институтку, но сегодня должен хорошенько все запоминать и записывать. Это первое. Второе: с нами будет Турлай, и если кто из китайцев заикнется при нем, что была, мол, с Жухлицким тайная договоренность о золотодобыче на Полуночно–Спорном, тому моментально затыкай глотку, уразумел? И что бы там ни говорил Турлай, не вздумай забрать их от меня в Баргузин.
– Вы, Аркадий Борисович, за меня не бойтесь, Кудрин понимает, Кудрин сделает.
– Ну–ну…— неопределенно отозвался Жухлицкий.
Дознание, в общем–то, прошло так, как и рассчитывал Жухлицкий. Снова, подвывая, нес околесицу рехнувшийся Чихамо. Плакался и бессвязно лепетал его напарник. Находившийся в здравом рассудке Дандей говорил вполне толковые вещи, но он многого не знал и знать не мог. И все же Аркадий Борисович не учел одного: полусумасшедшего или, тем паче, окончательно сумасшедшего, уж если он что втемяшит себе в прохудившуюся головенку, спихнуть с его дурацкой позиции ох как тяжело. Сколь ни рявкал, ни обрывал Кудрин, едва китайцы, скуля, начинали бормотать что–то о золоте и мертвом Ян Тули, они продолжали с тупым упорством гнуть свою линию. Их разрозненных всхлипов и косноязычных причитаний оказалось достаточно, чтобы Турлай заподозрил неладное, и это, разумеется, не могло укрыться от зоркого глаза Жухлицкого.
Выбравшись из подвала, все трое остановились под стеной дома, с удовольствием ощущая тепло солнечных лучей и приятную прохладу чуть веющего ветерка. Турлай и Кудрин закурили, а некурящий Жухлицкий рассеянно поглядывал по сторонам и был явно не расположен начинать разговор первым.
– Дело ясное, что дело темное,— Турлай слизнул с губ махорочные крошки и выплюнул их с крайне недовольным выражением лица.— Не знаю, как с теми двумя, а вот охотника–то надо бы отпустить. Вины за ним я не вижу.
– Это так скоро не делается,— авторитетно
– А Дандей–то здесь при чем? — настаивал председатель Таежного Совета.
– Орочон пойдет свидетелем. А то, глядишь, и до соучастника дорастет…
– Комиссар милиции прав,— вмешался Жухлицкий.— Убийство одиннадцати человек сразу — это не шутка. Такого у нас в тайге не было даже в самый разгул варначества.
– Ну, нехай буде гречка,— подумав, согласился Турлай.— Только замечаньице есть у меня. Арестованные содержатся под землей, в холодном и сыром помещении. Этак они отдадут богу душу. Надо бы обеспечить им более человеческие условия, особенно охотнику Дандею как наименее виноватому.
– Ишь чего захотел: человеческие условия! — окрысился Кудрин.— Будь моя воля, я б их сегодня же живьем в землю закопал!
– Так–таки и закопал бы? — прищурился Турлай.— Сегодня же? И бедного Дандея тоже?
– И Дандея тоже! — упрямо заявил Кудрин.— Лучше пятерых невиновных прихлопнуть, чем упустить одного виновного.
– Ну–у!— Турлай искренне изумился.— Який храбрый — як берковы штаны. Где ж ты такой жандармской арифметике обучался?
– Это уж вы, Епифан Савельич, немножко того… погорячились,— мягко упрекнул зарапортовавшегося Кудрина Жухлицкий.— Председатель прав. Надо, конечно, позаботиться об арестантах. Вот только куда бы их поместить?
– Неужто не стало в Чирокане пустых домов? — сказал Турлай.
– Дома–то есть, — размышлял вслух Аркадий Борисович.— вот только сбежать из них — пара пустяков…
– Не сбегут они, некуда им сбежать… Да и незачем,— Турлай со скучающим видом оглядел обширный двор и вдруг, как бы невзначай, спросил: — О каком это золоте они толковали?
– Вот–вот, из–за него–то они, бедняги, и спятили,— засмеялся Жухлицкий.— Не то у них золото украли, не то они сами у кого–то стащили. Мертвеца еще приплели сюда же… Что с них возьмешь: сумасшедшие — они и есть сумасшедшие…
– Так–то оно так, да одно неладно: убитые. За здорово живешь одиннадцать человек не убивают. Тут замешано золото… много золота. А где оно?
– Орочон же говорит, что затопили в реке,— вмешался Кудрин.
– Утопить–то утопили, да не все,— попыхивая цигаркой, сказал Турлай.— Треть утопили, но никак не больше. Куда ж подевалось остальное? В свинец обратилось? Или покойный Ян Тули пришел с того света да унес его?
– Э, гражданин председатель, оставим лучше эти гадания!— Жухлицкий безнадежно махнул рукой.— А то как бы самим не спятить из–за этого проклятого золота.
– Ох и хитрый ты мужик, Аркадий Борисович,— засмеялся Турлай.— Сказал тоже: проклятое золото!.. Нет, гражданин Жухлицкий, золото золоту рознь. Если им владеешь ты или такие, как вот эти спятившие, тогда — да, оно проклятое, это верно. А вот если золотом владеет народ, республика,— тут уж оно никак проклятым быть не может.
Турлай попрощался с язвительной учтивостью и направился к воротам. Жухлицкий, все еще сохраняя на лице притворную беспечность, глядел ему вслед. «Догадывается, однорукий пес,— лихорадочно соображал он.— Дураку понятно, что с золотом дело нечисто… Свое бы расследование не затеял…»