Институт экстремальных проблем

Камских Саша

— А ты сам тогда в кабинете заснул и дрых на столе, пока я утром тебя не разбудил, — вяло огрызнулся Медведев.

— Заснул, пока тебя дожидался, — Генка обиделся не на шутку. — Ты в бухгалтерии с Ольгой развлекался, я слушал-слушал, ждал-ждал, когда вы закончите, да и отключился.

— Ты все слышал? — Вадим приподнялся на диване, забыв про головную боль.

— Не только слышал, но и видел. — Медведев в ужасе уставился на Середкина, а тот с садистским удовлетворением продолжил: — Вы так увлеклись, что даже дверь не закрыли. Хорошо, что, кроме меня, никого уже не было, а то все сбежались бы на ваши вопли. Просто удовольствие было на вас смотреть, редко когда такое увидишь, тем более

живьем, а не в кино. Даже завидно стало, но, понятно, в компанию к себе вы меня не приняли бы, хотя вполне можно было примоститься сзади, пока эта шлюшка тебе отсасывала. Я скромно дверь прикрыл, послушал еще немножко и пошел вниз тебя дожидаться.

— Ты решил меня добить, — Вадим упал на подушку и закрыл глаза. — Я думал, никто об этом не знал.

— Не дергайся, если Родина сама никому не похвасталась, как ты ее оттрахал, больше утечки информации не было. Мобильник у меня, к сожалению, без камеры, а то можно было бы заснять вашу акробатику.

— Я тогда, наверное, с ума сошел.

— Насчет тогда не знаю, а сейчас с тобой, точно, не все в порядке. Ты во что квартиру превратил? В детство впадаешь или в старческий маразм? На стенах рисовать начал, дальше что? Мне когда-то мозги полоскал за Светлану, а сам теперь что вытворяешь?

— Все правильно говоришь, — еле слышно пробормотал Медведев. — Ты вылечился, а я в последней стадии, уже не сопротивляюсь.

— Оно и заметно.

— Скажи, как ты избавился от этого безумия? Я с тобой согласен, мое состояние называется именно так.

— Само прошло. Куда я денусь со своей подводной лодки? Развестись, уйти, а что потом? Людка Стаську совсем испортит, у девки мозгов меньше, чем у Барби, будет, — Генка вздохнул. — Да и Светлане я не пара. Что я могу ей дать? Она из хорошей семьи, умница – два высших образования, красавица, а я – потомственный пролетарий, ни рожи, ни кожи, тихий троечник; до сих пор удивляюсь, как в военное училище поступил и смог его закончить. Середина – она и есть середина. Ты – другое дело, у тебя и воспитание, и образование, отец академик.

— При чем тут мой отец? Я с родителями уже больше десяти лет не живу, когда они уехали, отец только-только докторскую защитил. Вообще, ты какую-то чушь несешь. Не пара… Ты еще слово «мезальянс» вспомни.

— Короче, я на Светлану не претендую, и никто другой, по-моему, тоже: Шурик у нее на побегушках и рад этому, потому что понимает, что больше ничего ему не перепадет, Денька удовлетворился ролью автосервиса, наш Фриц тоже не в счет – его серенады Свете надоели, и он сам это наконец-то уяснил. Кончай заниматься всякими глупостями, поговори с ней напрямик, может, тоже вылечишься.

— Сомневаюсь… — Вадим перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.

— Мне надоело слушать твое нытье, я пошел домой. Можешь напиваться, можешь вешаться, можешь со своего двенадцатого этажа прыгнуть, — Генка разозлился и ушел.

Медведев провалялся на своем диване почти до одиннадцати часов. В голову, казалось, кто-то залил целый чайник кипятка, и она угрожала лопнуть не только от малейшего движения, но и от любой мало-мальски связной мысли. «Нет, я больше так не могу, надо что-то делать, в конце концов», — он набрался смелости, решил извиниться перед Светланой и, превозмогая боль, достал мобильник.

— Да, — раздался в трубке усталый голос.

— Света, здравствуй, это Медведев.

— Я видела, от кого звонок, — в голосе Светланы появилось раздражение. — Что тебе нужно?

— Извини меня, пожалуйста, Светочка, я вчера вел себя, как подонок. Я… я не знаю, что на меня нашло… Я подлец и скотина…

— Что тебе еще нужно? — голос зазвенел от гнева.

— Только одно, чтобы ты меня простила… — Вадим хотел

придумать какие-то слова, кроме этих, самых примитивных, но голова не работала, он ничего другого сказать не мог.

— У меня нет ни времени, ни малейшего желания с тобой разговаривать, я сейчас в клинике с Петровичем.

— Когда ты освободишься, когда с тобой можно будет поговорить?

— Никогда!!! Ты уже все сказал, и я очень сомневаюсь, что ты способен на что-то другое! — Вадим никогда не слышал в Светином голосе таких жестких нот. — И вообще, пошел бы ты туда, куда всех обычно посылаешь!

В трубке раздались короткие гудки. Медведев снова нажал вызов. Два длинных гудка сменились короткими. Он повторил вызов. «Абонент временно недоступен», — прозвучало в ответ. Тогда он трясущимися пальцами, все время попадая не на те кнопки, набрал: «Света, прости меня, пожалуйста!» Сообщение осталось недоставленным. Вадим долго сидел в оцепенении, глядя на дисплей мобильника, потом встал и пошел одеваться. Грязный комбинезон валялся в прихожей, обычная одежда осталась на работе; купленный несколько лет назад костюм стал до неприличия тесен, и надеть, кроме безобразно затрепанных джинсов, было нечего, оставалась только форма. Ее Медведев за весь прошедший год надевал лишь один раз – на церемонию открытия института. Он вытащил ее из шкафа и кинул на диван. Завязывая галстук непослушными пальцами, Вадим с омерзением разглядывал себя в зеркале. Он плохо понимал, зачем собрался на работу, но находиться дома не мог.

На улице Медведев тормознул машину и, не торгуясь, согласился с запрошенным до Горелова стольником. Дорога заняла полчаса, за это время он решил, что будет делать: «Подам рапорт. Пусть уволят… Я не смогу больше смотреть Свете, Петровичу, Генке в глаза… Я вообще не должен работать с людьми, тем более, командовать кем-то. Пойду вагоны разгружать… Мне только там место».

Проходя через проходную, Вадим заметил недоуменный взгляд охранника, который ни разу не видел его в форме. Подобные взгляды сопровождали его все время, пока он не добрался до кабинета и не заперся там. С отвращением посмотрев на компьютер, Медведев взял лист бумаги и начал писать. Примерно через полчаса перечитал написанное и пришел в ужас. Все слова, которые пришли ему в голову по дороге на работу и которые казались ему подходящими, убедительными, логичными, на бумаге выглядели нелепо, доводы были жалкими, а мысли убогими. Вадим скомкал лист, кинул его в мусорную корзину и попытался написать по-другому. Получилось еще хуже. Третья попытка провалилась в самом начале. Рука спазматически дергалась, выводя на бумаге жуткие каракули, и фразы получались такими же корявыми.

Медведев сыпанул в кружку побольше кофе и закурил, дожидаясь, пока закипит чайник. «Почти год не курил… Все бесполезно… Ничего не могу, ни на что не способен…» – в тяжелой голове ползали обрывки вялых мыслей. Кофе не помог, тяжесть не прошла, только сердце стало колотиться, как после хорошей пробежки, а в желудок, казалось, насыпали битого стекла. Вадим вытащил из корзины лист с первым вариантом и начал переписывать его заново, стараясь сдержать дрожь в руке.

К концу обеденного перерыва Медведев вошел в приемную.

— У себя? — поинтересовался у секретарши Раисы Николаевны.

Та молча кивнула в ответ и, как показалось Вадиму, осуждающе посмотрела на него.

Черепанов разговаривал по телефону. Увидев Медведева, он рукой показал ему: «Проходи, садись и подожди немного». Пока Вадим оглядывался назад, соображая, не лучше ли ему подождать за дверью, Черепанов закончил разговор.

— Что ты там мнешься? Иди сюда, — он показал на стул, стоявший напротив него.

Медведев сел и молча положил перед начальником исписанный лист.