Институты знания и технологии власти в современной модели экономического управления
Шрифт:
В новом веке российская власть широко использует технологии обществ потребления - технологии соблазнения и контроля. Это происходит в обществе, в котором уровень жизни кардинально отличается от западных стран. Так, результатом проведения монетаристской денежно-кредитной политики стала небывало высокая дифференциация реальных доходов населения Российской Федерации. Согласно данным МЭРТ, разница в доходах между десятью процентами наиболее и наименее обеспеченных категорий граждан составляла 14,5, 14,8, 14,9 и 15,3 раза в 2003-2006 гг. соответственно. Безнадежная бедность - вот основная характеристика пролетариата эпохи К. Маркса и Ф. Энгельса. И ныне покупательная способность большинства трудоспособного населения страны немногим превышает прожиточный минимум. Процессы централизации капитала и уменьшения платёжеспособного спроса, описанные К. Марксом, В. И. Лениным, С. Н. Булгаковым и др., сегодня, как и сто лет назад, создают экономические и политические риски для общества, из тупика плановой экономики ткнувшегося в тупик монетаризма.
В то же время в условиях разрастающейся бюрократизации, шаткости прав на собственность, отсутствии инвестиций в инфраструктуру и колоссальном росте коррупции Россия, как прежде -
Другое противоречие между властными технологиями, с одной стороны, и развитием отечественного производства товаров и услуг, с другой, заключается в самом характере экономического управления. Использование технологий манипулирования общественным мнением, технологий формирования картины реальности такой, какая нужна власти, при помощи средств массовой информации "работает" в обществах постиндустриального развития, классовые противоречия внутри которых преодолены либо в силу глобализации, когда вместе с открытием трудоёмких производств вынесены в страны "третьего мира", либо в силу реализации модели "социального государства" для большинства населения. Убеждать же граждан дисциплинарного общества, пусть даже при условии тотального контроля за электронными и печатными информационными средствами, в том, что "вкалывать надо больше", при нехватке у них средств для покупки товаров первой необходимости занятие неблагодарное и чреватое социальным недоверием и, в конце концов, взрывом. При этом репрессивный аппарат государства до сих пор строится на властных технологиях надзирания и принуждения к труду - технологиях общества дисциплины прошлого столетия. Этот явный разрыв между надзиранием, с одной стороны, и соблазнением к потреблению, с другой, порождает социальную напряжённость и не может не сказываться на монетаристской модели управления рынком в сторону корректировки её к большей степени государственного регулирования рыночных отношений. Однако это лишь полумеры.
В современную модель экономического управления наряду с такими факторами производства как земля, труд и капитал должны быть включены институциональные формы получения и организации знания. Роль научного сообщества не может и не должна ограничиваться разработкой экспертных оценок экономического развития страны , к которым и прибегают-то впервые за последние двадцать лет. Уровень производительности труда на одного занятого в российской экономике по паритетам покупательной способности составляет 27 % от уровня производительности в США и 42 % от уровня в Германии и Японии. Это означает, что российская экономика находится на уровне развития Западной Европы конца 1960-х годов и Южной Кореи начала 1990-х. Очевидно, что с такой экономикой и продолжением монетаристского курса никакого высокотехнологичного рывка не сделать, даже если инновационный путь развития и декларировать политически. Провозглашалось политической властью и превращение России в международный финансовый центр. Как видим, смыслы, декларируемые субъектом власти, зачастую идут вразрез со знанием реальной экономической ситуации в стране. Выявление технологического паритета с другими странами, областей отставания от мирового уровня, глубоких разрывов между фундаментальными исследованиями и внедрёнными в хозяйственную практику технологиями требует включения науки, как института знания и субъекта смысла, в выработку и в некоторых - наиболее важных, судьбоносных для социально-экономического развития страны - случаях принятие властных решений. Создание единой системы государственного прогнозирования, с помощью которой субъект власти на научной основе определял бы приоритеты стратегического развития страны, концентрируя усилия на базовых направлениях, необходимо в такой же степени как единые инновационные цепочки, где уже есть все звенья - от идей до их коммерциализации.
Усиление роли государства, как прямого источника конечного спроса, означает первый шаг на пути к реализации кейнсианской модели экономического управления. Нет лучшего способа погубить технологическую модернизацию экономики как возложить её на одни только рыночные механизмы, увязшие в топливно-сырьевом секторе производства. Интересы нефтяного и газового капитала, единолично формирующие субъект власти, ведут страну в никуда: без наукоёмких производств и современной инфраструктуры бизнеса - основы постиндустриальной экономики - невозможны ни самостоятельная внешняя политика, ни государственный суверенитет. Супервычисление, альтернативные источники энергии, нано- и биотехнологии не могут не опираться на мощное финансирование школьных программ, целевой государственной политики подготовки кадров и, что не менее важно, обеспечения достойного уровня жизни этих кадров у себя в стране, а не за рубежом. Как следствие, государственное управление экономикой, реализующее сценарий инновационного развития, есть не что иное, как принятие кейнсианских мер - размещение программ крупных государственных заказов, способных оживить совокупный спрос в масштабах национальной экономики, на предприятиях, модернизирующих производство.
Конец
Может ли кейнсианская модель экономического управления стать универсальным средством выхода из финансового и экономического кризиса в обществах контроля, чья экономика задействует постиндустриальные механизмы развития? Не означает ли государственное регулирование конец капиталистической системы хозяйствования, который спешит провозгласить часть западных философов и экономистов?
Действительно, модель экономического управления начала 1980-х гг., основанная на получении максимальной прибыли частными инвесторами и отмене государственного регулирования, необходимого для защиты интересов всего общества, привела к кризису индустриализации целых регионов, упадку инфраструктуры, сокращению социальных программ и спровоцировала напряженность из-за неконтролируемых и нерегулируемых экономических, социальных и иммиграционных процессов. По данным РБК, корпоративный и государственный долг США к концу 2008 г. превышал ВВП ведущей экономики мира в 3,7, а с учётом социальных обязательств в 8,2 раза. Для сравнения это отношение к началу великой депрессии в 1929 г. составляло 1,5, а в 1933 г.
– 2,9 раза. Акции инвестиционных банков США, тем не менее, до недавнего времени продолжали продаваться по ценам, в несколько раз превышающим их балансовую стоимость. Это результат игнорирования теорией Фридмана взаимосвязанного аспекта расширения и сжатия кредита, её, по словам Дж. Сороса, порочности. Дерегулирование экономики сделало рынок акций и других финансовых инструментов более важным, чем товарный: современный капитал, как правило, стремится к увеличению прибыли, а не доли на рынке производимого продукта. Корпорации принадлежат профессиональным управляющим портфелей; акционеры не заинтересованы в производстве, поскольку единственная цель владения акциями заключается в том, чтобы делать на них деньги.
Необходимость пересмотра фундамента социально-экономической модели современного общества и его философии, которая оказалась достаточно примитивной, основанной исключительно на прибыли, потреблении и личном доходе, отмечают столь различные общественные деятели как М. С. Горбачёв [13] и Дж. Сорос [14]. Речь идёт о переосмыслении не только модели экономического управления, но самой идеологии современного капитализма. Крах инвестиционных банков с Уолл-Стрит наглядно показал, насколько ущербна современная финансовая система, когда бремя зародившегося в США кризиса приходится нести странам "третьего мира". Как отмечает Дж. Сорос, уязвимыми перед финансовым кризисом эти страны сделала навязанная Всемирным банком и МВФ рыночная дисциплина "Вашингтонского консенсуса" - набор политических рекомендаций, включающих бюджетную дисциплину, приватизацию собственности, дерегулирование рынков, либерализацию торговли. Нанесенный этими рекомендациями урон ещё не осознан: капитал уходит с периферийных рынков, экспортные операции страдают от недостатка оборотных средств, отсутствует долгосрочное финансирование.
Вместе с тем сравнительно благополучные США, в которых публикуется в 10 раз больше научных статей, чем в России (2,8 миллиона против 286 тысяч в 2005 г.), сталкиваются с дискредитацией науки как института знания. Американские философы пишут:
"Наука находится в большей опасности, чем большинство из нас себе представляет. Этот кризис выходит за рамки сиюминутных проблем, как, например, уменьшение финансирования фундаментальных исследований. Наука развивается культуре, которую она обслуживает, а эта культура становится всё более враждебной, о чём свидетельствуют атаки креационистов на теорию эволюции и движение в пользу так называемой теории разумного замысла. ...Престиж науки подрывается также и коррупцией в рядах учёных, связанных с фармацевтическими и другими компаниями; изображениями в средствах массовой информации учёных как исчадий зла; страхом перед прорывами в биологии, которые угрожают пересмотром самого понятия "человечество". Сама научная методология подвергается нападкам со стороны "менеджеров правды", которые при принятии решений отталкиваются от иных критериев - от мистического озарения до политического или религиозного авторитета. Борьба вокруг вопроса об истине является частью процесса изменения нашего отношения к такой глубинной основе, как знание" [15].
Ныне в области экспорта информационно-коммуникационных технологий Китай опередил США и вышел на первое место в мире. Существуют ли какие-либо преимущества властных технологий обществ контроля (демократии США и Западной Европы) перед обществами дисциплины (Китай, Россия, Индия, Пакистан)? Западная цивилизация дала миру демократию, философию рационального исследования и научно-технический прогресс. После падения диктатуры коммунистических галлюцинаций, по мнению Дж. Франкла, "Нет никакого сомнения, что Запад сохранил свою свободу, но какой ценой? Не упорным трудом, - ибо теперь труд, в отличие от старого мира, перестал быть необходимостью благодаря машинам и механизированному производству, - а ценой возросшей объективации и деперсонализации сознания и души человека" [16]. Задаваясь вопросом, ведёт ли механизм современной науки к либеральной демократии, Ф. Фукуяма также приходит к выводу, что отношения между экономическим развитием и технологиями власти далеко не случайны, однако мотивы выбора демократии в основе своей не экономические: "У них другой источник, а индустриализация даёт им осуществиться, но не делает необходимыми" [17].
Чередование волн социальной политики и экономического развития - вот что отличает постиндустриальные либеральные общества от индустриальной диктатуры дисциплинарных обществ и "лабораторий жизни" (метафора, какую Дж. М. Кейнс употреблял по отношению к Советскому Союзу). На заре кибернетики британский экономист предложил свою экономическую модель индустриального общества. В США, а затем и в странах Западной Европы повышение качества жизни людей сопровождалось целенаправленными вложениями в науку, здравоохранение, образование. Конечно же, огромное содействие оказали и итоги второй мировой войны, из которой США вышли с минимальными потерями, получив высококвалифицированных эмигрантов и все возможные бонусы Бреттон-Вудсской валютной системы, в создании которой принимали участие и Дж. М. Кейнс, и М. Фридман. Однако это не меняет характера общего вывода - без чёткой государственной политики, направленной на всемерное повышение качества жизни населения, никакая инновационная деятельность или высокотехнологичный рывок невозможны: иначе, кадры, которые "решают всё", в который раз будут разменяны страною за рубежом.