Инструктор спецназа ГРУ

Воронин Андрей Николаевич

— Чья дача?

— А хрен ее знает, — продолжая хлюпать носом, сказал Ковалев. — Большой там кто-то живет, мне не докладывали.

— Северцев, не иначе, — тихо сказал Мещеряков, пока Илларион под диктовку сержанта записывал адрес. Сорокин кивнул и одновременно пожал плечами. Это получилось так выразительно, что Андрей с трудом сдержал улыбку.

— Ладно, — сказал Илларион, пряча бумажку с адресом в карман. — А теперь, служивые, слушай мою команду: штаны долой!

— Чего? — не понял Ковалев. — Зачем

это?

— Раздевайся, дружок, — ласково сказал Илларион. — Я могу раздеть тебя сам, но, неровен час, помну. Так что вперед. Покажи дядям, какой ты умница и как хорошо умеешь сам раздеваться.

Через полторы минуты белая «шестерка» выехала из двора, оставив позади тяжело осевший на спущенных шинах милицейский автомобиль. Капот «девятки» был поднят, и всякий желающий мог без труда убедиться в том, что система зажигания безнадежно выведена из строя. Тот же желающий, заглянув в салон, не мог бы не заметить двух абсолютно голых мужчин, пристегнутых наручниками к рулевому колесу автомобиля. Из одежды на них были только милицейские фуражки.

Желающих посмотреть на это диво пока не было ввиду ночного времени, но старший сержант Ковалев, глядя на дисплей ворованного «Ролекса», болтавшегося на золотой цепочке прямо у него перед глазами, ни капельки не сомневался, что вскорости желающие появятся, причем в большом количестве.

— Не пойму, зачем ты их раздел, — недовольно сказал Мещеряков, ерзая на заднем сиденье: мешал упиравшийся стволом в ребра автомат. — Ребячество какое-то. И потом, я не уверен, что стоит так унижать человеческое достоинство.

— Во-первых, — неожиданно сухо ответил Илларион, не отрывая взгляд от дороги, мне плевать на их человеческое достоинство. Кстати, я сильно сомневаюсь, что они его имеют или хотя бы знают, что это такое. А во-вторых, — добавил он уже своим обычным голосом, — противника надобно дразнить и всячески выводить из равновесия. Если его как следует взбесить, есть шанс, что он потеряет голову и наделает ошибок.

— А куда это мы едем? — поинтересовался Сорокин. — Нам же, кажется, совсем в другую сторону.

— В другую сторону нам не надо, — сказал Илларион. — В другой стороне находится дача Северцева, а нам троим там делать нечего. Миром нам туда не попасть, а устраивать штурм, не убедившись, что Климова именно на этой даче, вряд ли разумно. Поедем-ка мы к Рябцеву, пока он домой не ушел. Я правильно еду, полковник?

— Пока правильно. Только дайте эту гниду мне. Я сам с ним потолкую.

— Годится. Андрей, ты не в курсе, кто сегодня дежурит в казарме?

— В какой казарме?

— В казарме нашего учебного центра.

— Ты рехнулся, Илларион. Ты окончательно спятил. Что ты задумал?

— Не валяй дурака, Андрей, ты же прекрасно знаешь, что я задумал, — это видно по твоей реакции. Между прочим, это говорит

еще и о том, что и ты задумал то же самое, только стесняешься признаться.

— Но это… Это просто неслыханно!

— Ну да? А кто поднял по тревоге два взвода, чтобы найти свою самую первую, горячо любимую машину?

— Ну, это когда было… — смутился Мещеряков.

— Уже в этом столетии, — сказал Илларион. — Ведь как вышло, — продолжал он, адресуясь к Сорокину. — Купил это однажды майор Мещеряков «москвич»…

— Я тебя убью, Забродов, — пообещал Мещеряков.

— Ладно, — сказал Сорокин, — в общих чертах мне уже все ясно.

— Но детали-то, — взмолился Илларион, — детали! Ах, какие были детали!

— Вот сволочь, — вздохнул Мещеряков. — Позвонить, что ли, Жангалиеву?

— Давай, — откликнулся Илларион. — Пускай послушает по телефону. Пусть знает, с каким орлом ему придется иметь дело!

Мещеряков плюнул и обиженно замолчал.

— Ну брось, Андрей, — сказал Илларион через некоторое время. — Ну что ты, как маленький? Ну я же молчу. Ты бы хоть полковника постеснялся. Слышишь?

— Слышу, слышу, — откликнулся тот. — Задумался просто. Давно я в деле не был. Прямо молодость вспоминается. Помнишь?

— Помню. Ты мне уже тогда надоел.

— Ну это еще вопрос, кто кому надоел. Командиру дивизии мы с тобой, кажется, надоели оба.

— Да он и не скрывал, — рассмеялся Илларион.

— Как это он нас тогда называл?

— Рыцари плаща и кинжала, алкоголики в законе… всего уже и не упомнишь. Может, ты вздремнешь?

— С чего это такая забота?

— А ты всегда, когда тебя развозит, начинаешь молодость вспоминать. Так может, все-таки приляжешь?

Сорокин, не сдержавшись, громко заржал. Мещеряков снова плюнул, надулся, подумал и засмеялся тоже.

Руководствуясь указаниями Сорокина, Илларион отыскал отделение милиции, в котором окопался Рябцев, и остановил машину на стоянке для служебного транспорта.

— А птичка-то, похоже, упорхнула, — сказал Илларион, окидывая взглядом погруженный во тьму фасад здания, на котором светилось лишь одно окошко — там, по всей видимости, кемарил дежурный.

— Вряд ли, — сказал Сорокин. — У него сейчас пора горячая, сенокосная. И потом, у него кабинет окнами во двор.

— Все-то ты знаешь, — покачал головой Мещеряков.

— А я к этому слизняку давно присматриваюсь. Пошли, что ли, или так и будем здесь сидеть?

— Пошли, — сказал Илларион. — От ночи уже, считай, ничего не осталось, а у нас еще работы…

— А мне, между прочим, завтра на службу, — напомнил Мещеряков.

— А что тебе не нравится? Ты действуешь в рамках порученного тебе служебного расследования, — сказал Илларион. — Разве нет?

— В общем-то, да. Только спать чертовски охота.