Инструмент
Шрифт:
— Примерно так же, как вы.
— Что у вас было с Зеной Голлом? Я читала в театральной хронике, что вы с ней жили. А потом, в день премьеры, вдруг исчезли. Здорово!
— Мне надо было спасаться.
— От нее или от всего остального?
— От нее и от всего остального.
— Вот и я тоже спасаюсь. Правда, не как вы, но все же спасаюсь. Я хочу взять пример с мамы. Первый муж у нее был прохвост, она с ним намучилась, а потом вышла за очень, очень порядочного человека, и они счастливы. Вся беда в том, что я ищу такого, как Сеймур Эттербери. Это безумие, да?
— Да, пожалуй, но безумие вполне понятное. Только вы забываете, что
— Да.
— Ей не пришлось его разыскивать. И вот еще что: вам хочется быть похожей на мать, но вы не такая и такой никогда не будете. Значит, вы напрашиваетесь на осложнения.
— Вот уж на что мне не приходилось напрашиваться, так это на осложнения. Почему вы развелись с женой?
— Она была дрянь.
— А вы?
— А я был дурак.
— Бывший идеалист называет теперь себя дураком?
— Совершенно верно.
— Вот судьба наших идеалов. Я тоже вышла замуж за свой идеал. Интересный. Замечательное чувство юмора. Общий любимец. Но сволочь.
— Почему?
— Женщины, конечно. Сразу же. Попросту, без затей. «Слушай, моя дорогая Шейла, ты не думай, пожалуйста, что я откажусь от радостей жизни. Я не так устроен». Я тоже не так устроена, а он считал себя каким-то особенным. Я любила молодых людей, но, когда выходила замуж, думала: дай попробую, что получится. А он и пробовать не захотел. Наше свадебное путешествие продолжалось пять недель. На другой же день после возвращения в Нью-Йорк у него было cinq-`a-sept [3] с одной из моих шафериц.
3
С пяти до семи (фр.).
— Что было?
— Эх вы, искушенный драматург! Он днем с ней переспал, — сказала она.
— Ах, это по-французски! Я учил испанский. А когда вы сами начали развлекаться?
— Да вскоре. Поплакала немножко втихомолку. Скорее от злости, чем от другого. Дура я была, по вашему определению. Потом начала крутить, как он, и в один прекрасный день слышу от него, что у меня невозможная репутация и чтобы я вела себя осторожнее — только и всего. Нет, каков сукин сын! И всыпала же я ему! Поддала коленкой, расцарапала лицо. И знаете, он так и не понял, почему я взбесилась. Вечером мы были приглашены к обеду, а у него пластырь на физиономии, где я его разукрасила. Среди прочих своих достоинств Билл страдал мнительностью, и, когда мы вернулись домой, он всю ночь возился с этой царапиной, делал примочки. На следующее утро не стал бриться и потому не пошел на работу. Весь день висел на телефоне, дозванивался до одного знаменитого кожника, а тот, как на грех, уехал оперировать в Балтимору. Мой любимый муженек полетел туда, черт его знает каким дураком там себя выставил, и после этого мы не виделись полмесяца. Он будто бы лежал в балтиморской больнице, а на самом деле весело проводил время в Мидлборо, штат Виргиния. Что стало мне известно на другой же день после того, как он там появился. Боже! До чего это было глупо. Все глупо — с начала и до конца, и я тоже была глупа. Ненадолго мы опять сошлись, а потом разъехались, и в феврале я сказала ему, что требую развода. Адвокаты сейчас торгуются из-за финансовой стороны дела.
— Зачем она вам, финансовая сторона? Разве у вас мало этого добра?
— Да, мало. Со временем я, конечно, получу наследство. У мамы есть доходы
— Почему?
— Как почему? Месть — довод веский. Не самый лучший и не единственный, но веский.
— Детей у вас нет, — сказал Янк.
— Да, малюток не имеется. Когда я его изукрасила, я была беременна, но не знала, кто папочка, и поэтому сделала аборт. Ждать два, три года, пять, десять лет, прежде чем опознаешь отца в ребенке? Не-ет! Одна моя знакомая как раз в такой передряге. У нее двухлетний сын, у которого все приметы отцовские и двух его приятелей.
— Куда мы катимся?
— Ах, перестаньте, Лукас. Пе-ре-стань-те.
Она остановилась у куперстаунского ресторанчика и, прежде чем выйти из машины, дала Янку бумажку в пять долларов.
— Куда мы катимся? — сказала она. — Если заплачу я, это будет для вас унизительно. Какой-нибудь шофер с грузовика подумает, что вы у меня на содержании.
— Не мое амплуа. Виду меня не тот, — сказал Янк. — Но спасибо.
Она заказала бифштекс с кровью без картофельной соломки и без капустного салата. Ему — чашку черного кофе. Только чашку черного кофе. Ела она быстро, с аппетитом, и, когда они снова сели в машину, Янк сказал:
— Что у вас было с буфетчиком? Он вас явно знает, но посматривает исподлобья. Мрачный тип.
— Это Расс Тэннер. Работал раньше на ферме. Когда мне было пятнадцать лет, мы с ним водились…
— То есть крутили роман?
— Ничего подобного. Даже до поцелуев не дошло. Как-то сидели мы на заборе, разговаривали, и он меня обнял, а я стала отбиваться. Ему здорово не повезло — нас увидел его отец, он тоже работал на ферме и до сих пор работает. Мистер Тэннер подбежал к нам и отлупил Расса у меня на глазах. Потом прогнал его домой, а дома, наверно, еще ему всыпал. Во всяком случае, Расс с тех пор смотрит на меня волком. Я не стала болтать. Точно у нас с мистером Тэннером договоренность была, что, если он накажет Расса тут же, на месте, мое дело молчать. И я молчала. Так что у меня враг по гроб жизни и друг по гроб жизни — в одной и той же семье. Вернее, два врага. Мать Расса, миссис Тэннер, убеждена, что во всем виновата я. И не разговаривает со мной. Кстати, она приятельница Анны Фелпс, вашей хозяйки, так что вряд ли там будут хорошие отзывы обо мне.
— Куда мы едем теперь?
— Куда мы катимся? Домой. Играть в теннис мне теперь тоже рановато — сразу после еды. Сами решайте, что будем делать.
— Меня пригласили к ленчу. И не предлагали провести у вас день, — сказал Янк. — Да, чтобы не забыть, вот возьмите сдачу.
— Оставьте себе, и за вами долг пять долларов, — сказала Шейла. — И будьте моим гостем до вечера.
— А потом что?
— Что потом? Потом вы вернетесь к миссис Фелпс и вставите меня в свою пьесу.
— В мою пьесу уже никого нельзя вставить. Она и так перенаселена. Впрочем, я буду иметь вас в виду для следующей.
— Не знаю, дождусь ли я этого.
— Два года? Три года? Конечно, дождетесь, — сказал он.
— Два года — это вечность. А через три года я, вероятно, сама уйду в вечность.
— Почему вы так говорите?
— Потому что хватит с меня, — сказала она. — Со мной должно случиться что-то очень хорошее и как можно скорее, иначе на самом деле хватит. Ты слышишь, Бог? Это угроза. Как будто Боженьке не все равно.