Инструмент
Шрифт:
— Да. Ты ведь ее содержишь, и мне захотелось, чтобы твои деньги были потрачены не совсем уж зря.
— Странный повод для посещения церкви, — сказал Эттербери. — И вовсе не я ее содержу. Я жертвую, а содержат ее сами прихожане. Мои пожертвования идут на покрытие дефицита, и уверяю тебя, дефицит у них обычно не так уж велик.
— Публики сегодня было немного, не битком, — сказала Шейла. — Бог идет без аншлага, не как мистер Лукас. Поздравляю. Я вашу пьесу не видела, но непременно посмотрю при первом же удобном
— Будьте, как говорится, моей гостьей.
— Нет. Мой отчим поддерживает всемогущего Господа. А я буду поддерживать вас. Самым пристойным образом, конечно. Кофе вы еще не пили?
— Мы с мистером Лукасом собирались…
— Сигары, — сказала Шейла. — Хорошо. Я выпью кофе с мамой.
— Почему бы нам всем вместе не посидеть на террасе? С открытыми окнами сигарный дым не так чувствуется, — сказала миссис Эттербери.
— Я тоже выкурю сигару, — сказала Шейла.
— Бравада. Ты еще ни одной не докурила.
— Конечно, бравада, — сказала Шейла.
— И вообще, зачем зря добро переводить, — сказал Эттербери.
На террасе из них четверых составилась недружная компания, и через несколько минут Эттербери поднялся и сказал:
— Ну, я пойду по коровьим делам. Не вставайте, мистер Лукас. Очень рад был вас повидать. Приезжайте к нам еще. — Эттербери прошел с террасы в комнаты, а потом они увидели, как он идет по направлению к коровникам со складным стулом и в высоких ботах поверх туфель. Назад он не оглянулся.
— Опять на меня накакал, — сказала Шейла.
— Шейла!
— Мой язык не может шокировать мистера Лукаса, если верить рецензиям на его пьесу.
— То другое дело. Люди, которые выражаются на таком языке в пьесе мистера Лукаса… это люди, которые на таком языке говорят. Правильно, мистер Лукас?
— Да, правильно, — сказал Янк.
— А вы сами сидите здесь с часу дня и ни разу даже не чертыхнулись, — сказала миссис Эттербери.
— Чертыхнитесь разок-другой, сделайте маме одолжение, — сказала Шейла. — И еще что-нибудь покрепче пустите.
— Я вижу, посещение церкви не очень-то благотворно на тебя повлияло, — сказала ее мать. — И не только в смысле лексикона, но вообще, твой тон, Шейла.
— Я вышла оттуда такая просветленная, благостная, но потом долго искала, кто бы меня подтолкнул, а Сеймур, я знала, сидит и злится. Наконец подъехал Эд Кросс и подтолкнул мою машину. Он считает, что дело не в аккумуляторе. Как только Билли Данем наконец выложит денежки, первое, что я сделаю, — это куплю себе новую машину. У меня будет «Икска-120» — белая-белая, цвет непорочности. Я почему-то думала, у вас тоже что-нибудь вроде «икска», мистер Лукас.
— У меня нет своей машины. Эта моего агента.
— Ну, когда будете покупать, не скупитесь. Начните с «феррари».
— Вы понимаете в машинах гораздо больше меня. Я даже не слышал, что есть на свете «феррари»,
— Не все ведь увлекаются модными машинами! — сказала миссис Эттербери.
— Сеймур увлекался. Я помню, когда вы поженились, у него был «корд» с выхлопными трубами, выведенными из-под капота. А до этого огромная допотопная «лагонда».
— Ты помнишь нашу «лагонду»? Это было, правда, не так уж страшно давно, но в те годы ты еще бегала маленькой девочкой. Правда, машины всегда сводили тебя с ума.
«Вот такие разговоры они и ведут между собой?» — подумал Янк. Так легко, просто.
— А вот «пирс-эрроу» вы вряд ли помните, — сказал он.
— Не помню, но слышала, — сказала Шейла.
— А я прекрасно помню, — сказала миссис Эттербери. — Мой дядя других не признавал.
— В том городке, где я вырос, этих «пирс-эрроу» было больше на душу населения, чем в любом другом месте, — сказал Янк.
— Я знаю, где это. В Гиббсвилле, Пенсильвания, — сказала Шейла. — Один мой знакомый…
— Нет. В Спринг-Вэлли, Пенсильвания. Гиббсвилл в другом конце штата.
— Но мой знакомый говорил, что у них в Гиббсвилле было больше всего этих «пирс-эрроу», — сказала Шейла.
— Значит, он большой враль, и, что бы он вам отныне ни говорил, не верьте ни одному его слову, — сказал Янк.
— Да, он любил приврать, но только не про такие вещи. А может, вы тоже враль — откуда я знаю?
— Шей-ла! — сказала миссис Эттербери.
— А что? Писатели, по-моему, живут в мире, созданном их воображением. Мистер Лукас… хм… враль профессиональный. Ему, может, и не нравится это слово, но он не постеснялся сказать враля моему знакомому, которого и в глаза не видал.
— Вы противник, достойный моего клинка, — сказал Янк.
— Я? Я вам вовсе не противник. Но вы слишком уж поторопились обозвать моего знакомого вралем, даже если в шутку. Что посеешь, то и пожнешь.
— А вы покорно пожинаете то, что сами посеяли? — сказал Янк.
— Я за нее отвечу. Нет, — сказала миссис Эттербери.
— Откуда ты знаешь, мама? Откуда ты знаешь, что мне приходится пожинать?
— Ну, может быть, и не знаю. Зато знаю, что с гостем надо быть повежливее, а мистер Лукас наш гость, Шейла.
— Тогда представим себе, что мы у него в гостях. Ведь несколько минут назад он сам сказал: «Будьте моей гостьей». Когда предлагал мне билеты на свое представление. Ведь сказал: «Будьте моей гостьей»? Значит, ему ничего не стоит переключиться с гостя на хозяина, с хозяина на гостя. Гость — хозяин, хозяин — гость. Я шокирую маму, но это потому, что она не понимает таких людей, как мы с вами. Что совершенно естественно, поскольку мы не понимаем таких, как она. Впрочем, может, вы понимаете? Писатель, конечно, никогда не признается, что он понимает не всех и не вся.