Инсургент
Шрифт:
Прокудин спорить не стал, лишь бессильно развел руками, мол, я сделал всё, что в моих силах. Вступать в конфликт с магом моего уровня он все-таки поостерегся — знал, что в любой момент может потерять свой Дар, как это случилось не так давно в посольстве Великобритании и еще кое-где. Так или иначе, но меня здесь очень сильно побаиваются, а значит, уважают. Основательно так уважают, ибо уважение, основанное на чувстве собственного бессилия перед кем-то, заставляет искренне и беззаветно уважать этого кого-то. Вроде бы и не философ, а эвон какую мудрую мыслю выдал, зашибись. Хе-хе-хе!
Не спрашивая у кого-либо из присутствующих
Адъютант Его Императорского Величества встретил нашу компанию непосредственно у входной двери в «предбанник». Похоже, с проходной доложили, что спровадить прочь опального боярина царевым магам не удалось. Гвардейский полковник, имя которого мне не было известно, преодолев страх перед жутким магом, все-таки пролепетал еле слышно:
— Государь изволят отдыхать, беспокоить не велено.
— Какое отдыхать! — показушно-деланно возмутился я. — Рабочий день только начался, а этот бездельник уже коньяк жрет без зазрения совести, в то время, как вверенное, якобы Господом Богом, в его ведение государство катится под откос! — Я говорил нарочито громко без малейшего пиетета перед правящим монархом.
Видя бессмысленность своих попыток урезонить разбушевавшегося мага, полковник отскочил в сторону, пропуская меня к двери в личный кабинет Государя.
И вот мы вдвоем в кабинете Ивана Шестого Бельского. Царь за своим рабочим столом, я — напротив, вольготно развалившись, в мягком удобном кресле. Наполовину опустошенную бутылку крепкого французского пойла сразу же убрал со стола, дополнительно нейтрализовал алкоголь в крови собеседника. После того, как я ему высказал свое «фи!», царь попытался огрызнуться:
— Да как ты смеешь, ничтожество, так обращаться в Государю Императору Всея Руси! — Похоже, алкоголь еще неокончательно выветрился из царской башки, и тот продолжил хорохориться: — Да я тебя… в Сибири сгною… на Сахалине… или на Аляске… или еще где!
Пришлось ускорить процесс освобождения организма монарха от воздействия крепкой выпивки. После того, как царь основательно прочухался, я продолжил нашу плодотворную беседу:
— Вообще-то, Ваня, я всегда считал тебя человеком, хоть и недалеким, но все-таки добрым, хотя бы в отношении родных тебе людей. Эвон, как ты помог своему дядюшке Константину и его семейству. Думаешь, никто об этом не знал и не ведал? Да твой покойный батюшка с восторгом рассказал мне о душевной доброте своего старшенького. А ты оказался самой настоящей свиньей — пошел на сговор с извечными нашими врагами. Тварь ты, Ваня! Какая же ты тварь! К тому же, дурак. Дать письменное согласие на устранение отца, матери, родных братьев и сестер, способен лишь умственно ограниченный индивид. Лучше бы «на печи сидел» как Иван из той сказки, ибо
— Недоказуемо! Нет на моих руках крови родных мне людей! — заорал Бельский, затем продолжил более спокойным и уверенным тоном: — Насколько мне известно, Форин-офис на Даунинг-стрит нынче разрушен до основания, и все хранившиеся там документы уничтожены, если таковые даже и были. Господом Богом клянусь, что никаких бумаг на согласие занять престол в случае смерти моих родственников я не подписывал! Долговые расписки, да, признаю, было дело, но по ним казначейство уже всё выплатило…
Я не позволил царю дальше разглагольствовать, самому себе противореча, на тему его абсолютной непричастности к покушению на царский поезд.
— Ваня-Ваня, что же ты так опрометчиво разбрасываешься клятвами? Господь ведь там на небесах правду видит и клятвопреступников наказывает. Ну это так, лирика, на самом деле там, — я поднял над головой руку с вытянутым указательным пальцем, — уверяю тебя, никакого Страшного Суда нет и вообще ничего нет… Впрочем, об этом поговорим как-нибудь в другой раз. А пока… — Я расстегнул замок своего портфеля, извлек оттуда перевязанную тесемками папку и положил перед Его Императорским Величеством. — Как сказал один мудрый человек: «Рукописи не горят», так что, Иван Петрович, прошу ознакомиться с содержанием этой папочки. И даже не пытайся уничтожить бумаги, уверяю, у тебя ничего не получится.
Трясущимися от волнения руками царь развязал узел, вытряхнул на стол содержимое папки и, увидев, что именно там находится, буквально отпрянул, как от клубка ядовитых змей.
— Не может быть! — заорал Иван Петрович. — Меня уверяли, что архив полностью сгорел!
— Как видишь, Ваня, не полностью, кое-что интересное все-таки сохранилось. И этого интересного достаточно, чтобы тебя, как английского короля Георга Третьего, обвиненного сто двадцать пять лет назад в отцеубийстве, лишить твоей глупой башки. Уверяю, думским боярам будет в радость объявить тебе импичмент ибо дураков, не способных замести следы своих преступлений, на столь высоких постах не уважают.
— Импичмент? — обескровленными губами произнес царь.
— Ну да, на языке любимых тобой англов означает «недоверие». А недоверие к монарху, я тебе уже популярно объяснил, чем заканчивается. Так вот, Ваня, стоит мне представить в Боярскую Думу эту папочку, считай, секир башка нынешнему Государю Императору. Скорее всего, это станет концом династии Бельских, ибо достойными взойти на Российский Престол считают себя едва ли не половина думских. А это, как несложно догадаться, гражданская война. Я же, как истинный патриот своей Родины, не хочу, чтобы брат убивал брата, отец — сына, ну и так далее. Поэтому у меня к тебе имеется конкретное предложение…
Перепуганный до смерти Иван едва ли понимал половину сказанного мной, однако за брошенную «соломинку» его замутненное паническим ужасом сознание все-таки зацепилось.
— Предложение? Какое предложение?
Я одарил сидящего передо мной мужчину самой благодушной улыбкой из своего арсенала улыбок и принялся излагать суть моей задумки:
— Ваня, ты немедленно соберешь в этом кабинете всех значимых министров во главе с канцлером и прочих членов Государственного Совета. В их присутствии зачитаешь вот этот документ. — Я протянул царю заранее заготовленную бумаженцию.