Интербеллум
Шрифт:
Через полчаса я узнала все, что хотела.
Глава 14
Я прибыла в столицу днем. За мной была послана машина и, расположившись на заднем сидении, я поехала в особняк на Фонтанке. Я везла подарок Демонову и надеялась вернуть расположение архонта, ведь новогодняя ночь подобна волшебству. Альберт покосился на чемодан, в котором лежала голова наемника, и заметил:
— Если все пройдет хорошо, мы будем на Камчатке к полудню.
Я подавила улыбку. Несмотря на трудности, мне удалось выйти на заказчика. Архонт лично захочет разобраться с группировкой. Я сдержала обещание, и мысль о скорой встрече с хозяином
В Петербурге растаял весь снег, кругом была грязь и слякоть. В последние годы зима не радовала город снегом. Как только машина остановилась, ворота сразу же открылись. Я быстро дошла до крыльца. Зайдя в дом, камердинер доложил, что Демонова нет с утра и неизвестно, когда вернется. Я помнила слова архонта: «Как только приедешь, прямиком ко мне. Неважно, где и чем я буду занят». Я попыталась связаться с начальником его охраны, но безуспешно.
Он оторвет мне голову за промедление!
Сегодня 31 декабря, архонт, скорее всего, на каком-нибудь вечере в кругу сподвижников. Я спросила у чопорного камердинера, однако тот наотрез отказался говорить, где они. Не веря своим ушам, я припечатала его к стене и ваза, стоящая рядом на столике, пошатнулась и разбилась о пол.
— Что значит, не скажешь? — шипение сорвалось с моих губ. — Мне велено немедленно доложить архонту.
Прижатый шаман не мог скрыть недовольства моим поведением и, хотя по рангу я стояла, несомненно, выше его, к нему было особое отношение, как к личному слуге Демонова.
— Дождитесь Владислава Алексеевича в его кабинете.
— У меня приказ. Говори, куда уехали Его Величество. Хочешь проблем?
Для убедительности я тряхнула старого слугу. Никогда себе я не позволяла подобного обращения ни с кем из прислуги Демонова. Это просто недопустимо, но здесь я посчитала, что камердинер, не зная всех обстоятельств дела, решил поступить по-своему. Он был ошеломлен.
— Ну?
— Загородом, на своей даче.
Я разжала руки, и он скатился по стенке. Развернувшись, взглядом наткнулась на притаившегося у лестницы Евсея с довольным лицом. Они не ладили, и при любом удобном случае камердинер любил показать свою власть. Считай, Евсей, ты отомщен. Камердинер отряхнул пиджак и, не удостоив взглядом, пошел прочь.
Я же поехала на дачу. Зачем Демонову туда ехать? Дача располагалась в Петергофе, туда давно никто не ездил. Раньше там проводила лето Елизавета, и ее часто навещал Демонов. Он питал к ней добрые чувства. Наверное, будь у него дочь, он относился бы к ней также. Он занимался ее воспитанием и образованием. До поступления в гимназию с Елизаветой работали лучшие преподаватели. При выборе учебного заведения архонт руководствовался желанием девочки — та захотела учиться на Камчатке, а не в Петербурге.
За высокими чугунными воротами была припаркована машина архонта. Везде камеры. Двухэтажный особняк находился в отдалении — вокруг ни посторонней души, ни чужого дома. Ухоженный сад с бесчисленными яблонями и сливами, уходящими вглубь. Заасфальтированная дорожка, разветвляющаяся на середине своего пути в три стороны: одна к дому, вторая в сад, третья — к беседке, где раньше летними вечерами пили чай Демонов с Елизаветой. Евгений зачастую закрывался в спальне. Сейчас тут было не так красиво, как летом, когда благоухает множество цветов, и плодоносят деревья.
Стояла звенящая тишина. Странно. Тут точно не отмечают Новый год.
— Тебе сюда нельзя.
— Мне нужно видеть архонта.
— Я ведь сказал.
— Вход по пропускам? — фыркнула я. — Ты забыл, кто я?
Дверь открылась, и вышел Бегунов — личный телохранитель Демонова. Он не был удивлен, так как уже знал о моем появлении благодаря камерам. Оглянувшись по сторонам, он направился к нам.
— Что ты здесь делаешь?
Его грубый тон озадачил. Что тут происходит? Я сощурились. С виду дача не изменилась: столько же камер, та же беседка. Поменялось отношение охраны ко мне и нападение на Евгения здесь ни при чем.
— Владислав Алексеевич приказал явиться незамедлительно, неважно, где и с кем он будет.
Мужчины переглянулись. Что вы, мальчики, скрываете? Мы в прошлом не были друзьями, но и врагами тоже. Мы с вами, ребята, варимся в одном соку. К чему такая тайна? Что можно прятать на даче и от меня — телохранителя сына?
— Он точно так сказал?
— Хочешь, чтобы я поклялась на крови? — Не заметив реакции, я огрызнулась: — Открывай!
Прошло добрых две минуты, прежде чем Бегунов решился открыть калитку, но не ворота. Я прошла мимо.
— Я провожу тебя.
Я промолчала. Мы вошли в дом и Альберт присвистнул. Казалось, особняк не покидали. Везде горел свет, ходили слуги и охрана. Одно дело, когда охраняют здание один-два шамана, другое, когда видно, что тут кто-то живет. Рассматривая холл, как в первый раз, расстегнула куртку. Слишком много слуг и охранников.
— Он точно сказал тебе приехать сюда?
Увидев в столовой накрытый стол при свечах на две персоны, я машинально кивнула на вопрос Бегунова и позволила себя увести. Дверь в гостиную была приоткрыта. Телохранитель, постучав, открыл дверь с разрешения, и мы вошли. Я ожидала найти тут министра или губернатора, хоть любовницу, но не ее. Я забыла, как дышать. В огромной освещенной комнате на белоснежном диване, в платье свободного кроя до пола сидела Дариа. На мой приход она повернула голову и вскинула темную бровь. По всей видимости, она давно не видела незнакомых лиц.
Не может быть.
Так вот, где она провела два года! Он не убил ее, а сослал! У него не хватило духу избавиться от нее, и он спрятал жемчужину мира Трех Союзов ото всех, ограничил общение с внешним миром. Как счастливы те мужчины, которые не дают себя любить; как несчастны те, которые пытаются быть любимыми!
Я смотрела на нее, как голодный смотрит на сочный кусок мяса. Дариа сильно переменилась с последней встречи. Оливкового цвета кожа стала бледной, даже прозрачной. Черты лица заострились, свободное платье скрывало худобу. Когда-то блестящие черные волосы, которые она любила собирать в высокие прически, теперь скатывались на плечи, ибо высокая прическа могла лишний раз подчеркнуть ее худощавость. Несмотря на румяна, я видела болезненную бледность. В Дарии всегда было что-то дикое, дерзкое, но сейчас она вся будто поблекла. Ее руки были так тонки, что когда падал луч солнца на них, они просвечивали и были видны голубые жилки. Теперь темные миндалевидные глаза не искрились счастьем, а были наполнены холодной сдержанностью. Взгляд больше не разжигал вожделения и не заставлял преклоняться. Душевные терзания состарили эту изумительную женщину быстрее, нежели физические.