Интерферотрон Густава Эшера
Шрифт:
— Они закрыты в багажном отсеке гравитоплана.
— Не выгружайте их.
— Придется куда-то лететь?
— Мне будет спокойнее, если они пока останутся под замком.
— Я тоже хотел вас спросить. За счет каких энергоресурсов вы собираетесь смещать траекторию?
— Самых мощных — психических.
— И больше ничего не потребуется?
— По моим оценкам — ничего. Но не думайте, что все так просто. Люпусы нужно будет расставить особым образом. Каким — пока не скажу.
— Вы мне не доверяете?
— Я вам доверяю, но о количестве доставленных психостанций узнал от вас только что. Количество
— Если вам нужно время для расчетов, то скажите, и я не буду вам надоедать.
— Вы обиделись?
— Нет. Я и так последние дни злоупотреблял вашим вниманием, требуя ответов на всевозможные глупые вопросы.
— Вовсе они не глупые. Их до вас задавали постоянно, но никто не мог дать вразумительного ответа. Объяснение можно получить, опираясь исключительно на мою теорию. Вот увидите, как только Стив займется интерферотроном вплотную, его начнут одолевать те же самые сомнения.
— А вы разве не говорили с ним на эти темы?
— Парадоксы, связанные с путешествием во времени, мы не обсуждали. Надеюсь, вы ему сможете все квалифицированно разъяснить.
— Постараюсь. Но у меня есть еще один вопрос. Не хотел бы вас отвлекать, поэтому ответите мне на него после того, как рассчитаете позиции люпусов.
— Спрашивайте сейчас. До сих пор мне удавалось разрешать ваши сомнения сразу.
— Хорошо. Скажите тогда, откуда появились траектории внутри событийного клише?
— Как откуда? Они были всегда.
— Вы в этом абсолютно уверены?
Эшер не нашелся, что сказать. На самом деле, это был тот самый каверзный вопрос, на который у него не было готового ответа и над которым он интенсивно размышлял последние месяцы. Густав вовсе не был уверен, что траектории действительно существовали всегда. Даже самоё слово «всегда» применительно к событийному клише, где времени не существует, для Эшера выглядело некорректно. Всегда, иногда, никогда, периодически, — все эти слова, выражающие оттенки времени, не подходили для описания того, что находилось внутри «слоеного пирога». Если какая-либо траектория отсутствовала, а потом неким образом вдруг образовывалась, то получалось, что она все равно существовала всегда. А если же какая-нибудь существующая трасса исчезала, то выходило, будто ее вообще никогда не было.
Был еще один нюанс. Если с помощью интерферотрона можно влиять на трассы, то это означает, что они вообще допускают воздействие на себя со стороны материального мира. Следовательно, существует теоретическая вероятность такого воздействия помимо интерферотрона, — способом, Эшеру неизвестным. И если Густав планировал изменить свою траекторию, то есть вмешаться в событийное клише извне, то кто мог бы поручиться, что такие вмешательства не происходили ранее? После затянувшегося молчания Эшер сказал:
— Знаете, Морис, ваш вопрос — как раз из тех, которые я пока не смог разрешить. Но мне по его тональности показалось, что у вас имеются собственные догадки. Или я ошибаюсь?
— Вы не ошибаетесь. Из других источников, разглашать которые я не имею права, мне довелось узнать о существовании неких системообразующих факторов.
— Системообразующих? О каких именно системах идет речь?
— Давайте я вам сначала
Мысль о том, что теория событийного клише может каким-то образом сочетаться с выуженными у куратора сведениями об основном предназначении человечества, посетила Вейвановского на обратном пути из Оливареса. Он хотел сразу же поделиться этим наблюдением с Эшером, но решил выдержать паузу, желая произвести на изобретателя впечатление почти что равного по интеллекту собеседника, а не старательного подмастерья, коим ему доводилось выступать последние дни. Выслушав Мориса, Густав промолчал, а затем сказал:
— Меня еще со времен учебы в университете занимала проблема того, куда деваются колоссальные объемы психической энергии, выделяемой людьми. И, кстати, не меня одного. В университетах до всех этих войн толпы ученых занимались замерами человеческого пси-поля. Самые мощные выбросы энергии регистрировались как раз в фазе сновидений. У одного исследуемого был зафиксирован просто феноменальный разряд, — при переводе его в обычный тип энергии он запросто бы вызвал глобальный катаклизм. Но никто так и не смог установить, куда же уходит весь этот массив. Похоже, теперь ситуация немного проясняется. Если сопоставить вашу информацию с теорией событийного клише, можно действительно говорить о таком явлении, как «источник траекторий». Подумать только! Разведение десятков миллиардов психических конденсаторов!..
Диалог с изобретателем прервал громогласный вопль медсестры, донесшийся из коридора: куратор не обманул Мориса, когда сказал, что в экстренной ситуации того мгновенно выбросят из транса приставленные к нему силы. Вейвановский влетел в спальню Богенбрума, где возле кровати традиционным сигналом «скорой помощи» выл фантом. Звук был такой силы, что, казалось, будто и голова медсестры вращается, сверкая аварийными огнями. На кровати сидел неожиданно пришедший в сознание больной, пытавшийся сковырнуть с лица регенерирующую маску и уже оборвавший несколько шлангов, которые обвивали его тело. Табло возле кровати также полыхало тревожными цветами. Морис замахал на фантома руками и помчался наверх, будить Филомелу. Она, однако, уже проснулась и выскочила из своей комнаты еще до того, как Вейвановский успел постучать в дверь.
— Что произошло? — на бегу спросила она.
— Один из больных очнулся! — прокричал Морис.
— Какой?
«Богенбрум», — чуть было не ляпнул Морис, но вовремя осекся.
— Самый легкий!
Вдвоем они вбежали в палату; Венис грозным рыком обеззвучила фантома и схватила за руки больного, срывавшего остатки лекарственной смеси с лица:
— Остановитесь! Вы причиняете себе вред!
Не отошедший от снотворного больной, окинув ее мутным взглядом, попытался освободить руки от хватки Филомелы.
— Морис, ну что же вы стоите?! Держите его! Не давайте ему прикоснуться к голове! Вейвановский прыгнул к кровати и старинным приемом заломил пациенту руки за спину, отчего тот вскрикнул, почти упершись лицом в колени.
— Эй-эй! Поаккуратнее! — крикнула Филомела. — У него сейчас хрупкие кости! Морис ослабил свой зажим: больной немного разогнулся, тяжело дыша. Венис, наклонившись, пристально посмотрела ему в глаза.
— Вы меня слышите?
Пациент долго смотрел на нее, потом чуть заметно кивнул.