Интерконтинентальный мост
Шрифт:
— Да это же настоящий большой талант! — воскликнул Петр-Амая. — Как могли его забыть?
— Дорогой Петр-Амая, — снисходительным тоном отозвался Кристофер Ноблес. — В нашей стране многое Диктуется совсем другими соображениями, чем правильное отношение к настоящему таланту. Часто поддерживаются посредственные вещи, если они не затрагивают основ и привилегий имущих. А что касается эскимосского искусства, культуры, то, когда начинаешь их пристально изучать, просто поражаешься тому, сколько по-настоящему бесценных и воистину талантливых произведений было намеренно предано забвению!
— Но почему? Какая причина? — недоумевал
— В то время, когда нехватка источников энергии буквально схватила за горло нашу экономику, вторглась в нашу жизнь, когда стало ясно, что надеяться на арабскую нефть может только сумасшедший, взоры обратились на Север, в Арктику. И чтобы можно было безнаказанно хозяйничать на землях, исконно принадлежащих людям, завоевавшим Север и обжившим его во славу Человека, надо было создать впечатление, что аборигены Арктики находятся на такой низкой ступени развития, что без опеки белого человека они не могут жить. И новоявленные опекуны в один голос завопили: да как они могли дожить до конца двадцатого века без внимания добрых и заботливых администраторов, учителей, экономистов, политических деятелей?
Кристофер Ноблес говорил с волнением, видно было, что это у него наболело, глубоко пережито и продумано.
— Источники информации, кино и телевидение изображали арктического аборигена таким образом, что якобы ему буквально и шагу не сделать, не опираясь на твердую, надежную руку белого человека… Трудно было не замечать того, что сделал человек Арктики в искусстве и литературе. Но даже полупризнание делалось так, что произведения северян относили к особому разряду, как бы отсекая их от общечеловеческого художественного процесса. Бесспорны художественные достоинства, своеобразие, но… Как будто это стоит в стороне от главной дороги, интересно только узкому кругу специалистов и так далее… Грустно мне это вам говорить, дорогой мой Петр-Амая, и тем не менее это продолжается до сих пор.
Петр-Амая невольно обернулся и взглянул на картину Хуана Миро. Разумеется, она написана мастерски, но такого удивительного впечатления, такого пленения собой не производила, как картина Аяхака. А может быть, это оттого, что мир испанского художника далек от мира Петра-Амаи?
— Если бы вам пришлось делать выбор между картинами Миро и Аяхака, какую бы вы предпочли? — неожиданно спросил Петр-Амая.
— Подлинные произведения искусства, — со снисходительной улыбкой ответил Кристофер Ноблес, — не делятся на худшие и лучшие.
— Извините…
— Однако, — продолжал старый профессор, — я бы отдал предпочтение картине Аяхака… Не знаю, сумею ли я объяснить вам почему. Дело в том, что на картине Миро видно усилие, с которым он пытался создать тайну, без чего подлинного искусства не бывает… А вот Аяхак, наоборот, как ни пытался облечь в обыденность тайну искусства, это ему не удалось. И я думаю, что его шутка с показом лунного пейзажа за порогом собственной хижины была всего лишь способом отделаться от назойливых журналистов и уберечь свое творчество от пристального внимания, ограничивавшего искусство, свободу художественного мышления.
Вернувшись в гостиницу, Петр-Амая тут же связался с хозяевами дома и картины и договорился с ними о репродукции, объяснив, для чего это нужно.
Предстояло еще несколько дней работы в библиотеке и в архиве Аляскинского университета. От гостиницы «Савой» путь был неблизкий, но по старой
Библиотечные служители встречали Петра-Амаю уже с приготовленными картонными коробками архивных материалов, папками, старинными альбомами. Петр-Амая изучил фонд братьев Ломен, в начале прошлого века занимавшихся разведением оленей на Аляске. Они были тесно связаны с Чукоткой, часто бывали на родине Петра-Амаи, и их фотографическая коллекция представляла собой собрание удивительнейших и богатейших свидетельств о давней Чукотке, ее облике, ее жителях — охотниках, оленеводах, царских чиновниках в смешных одеяниях, с украшениями на плечах, называемыми погонами, с длинными ножами в чехлах, пристегнутыми к поясному ремню. Некоторые фотографии изображали сцены меновой торговли, перевозку оленей на кораблях. В то время только начиналась эра моторных судов, и многие корабли еще были оснащены парусами. Странно смотреть на них — предшественников современного огромного парусного флота, управляемого электроникой.
Целый альбом был посвящен встрече Руаля Амундсена после завершения им сквозного плавания по Северному морскому пути. Дамы в длинных черных платьях, с цветами на шляпах и сам носатый, загоревший под холодными полярными ветрами знаменитый норвежский путешественник… В студенческие годы Петр-Амая совершил туристскую поездку в Норвегию и на окраине Осло, рядом с Морским музеем, с удивлением и восхищением рассматривал крохотное, если не сказать утлое суденышко «Йоа», на котором Амундсен проплыл Северо-Западным проходом, через лабиринт островов Канадского архипелага. Путешествие вдоль северных берегов Азии совершалось на другом корабле — «Мод», — который, к сожалению, не сохранился.
Богатства архива и библиотеки Аляскинского университета поражали. Здесь же хранились книги с автографами земляка Петра-Амаи — Евгения Таю. Они были изданы в разное время в разных городах — в Москве, в Ленинграде, Магадане, Нью-Йорке, в Париже. Несколько книг было и на чукотском языке.
Петр-Амая, увлеченный работой, не замечал времени, иногда пропуская обед. Некоторые тексты и фотографии, нужные для книги, он тут же отдавал переснимать.
Однажды служитель, подвозящий на тележке материалы, тихо сказал:
— Вас спрашивают.
Это была молоденькая девушка с черными, гладко причесанными волосами и с белым, бледным лицом.
— Мэри Гопкинс, — представилась она. — Мне передали, что вы заинтересовались картиной Аяхака «Обратная сторона Луны».
— Да. Мне хотелось бы иметь хорошую репродукцию для книги «Великий мост», — пояснил Петр-Амая, вглядываясь в лицо девушки.
— Наша семья считает для себя великой честью оказать вам такую услугу.
— Спасибо, — поблагодарил Петр-Амая.
Чтобы не мешать другим, они перешли в примыкающее к читальному залу небольшое помещение с кофейным автоматом.
Усевшись в кресло, девушка взволнованно продолжала:
— Мои родные, отец Айзек Гопкинс и бабушка Софья, хотели бы также передать вам письма Евгения Таю.
— Письма Евгения Таю?!
Петр-Амая знал, что Евгений Таю и Майкл Гопкинс переписывались почти два десятилетия. Много раз он мечтал увидеть эту переписку.
— Я думаю, что они представят интерес для вас.