Интернат, или сундук мертвеца
Шрифт:
— Замолчи! — закричал жалобно адвокат уже у двери своей спальни. — Ты только послушай, это же бред, бред!
— Но она попадать! — настаивал слуга, поставив поднос на столик у кровати и откидывая одеяла. — Поэтому я делать клизму.
— У меня горячка или я делаю что-то не то? — Адвокат с силой тер виски. — А! Я понял. Грустный Олень, ты не должен говорить по-русски.
— Я плохо говорить, я это знать.
— Слушай, да она тебе понравилась! — Адвокат направил в слугу длинный указательный палец.
Китаец надолго задумался.
— Я
— Побить?
— Йес! — Китаец улыбнулся еще шире, открыв розовые десны.
— Все! Уходи, а то я сойду с ума. Уходи! — Адвокат хотел запрятаться под одеяла, но слуга стал раздевать его, не обращая внимания на отталкивающие руки.
— Она стрелять только раз и попадать. — Китаец стаскивал брюки.
— Это невыносимо, — стонал адвокат, перестав сопротивляться. — Почему я вообще с тобой говорю? Ты же не знаешь русского языка! Ты хотел ее побить?! Хотя чего тут удивляться, ей-Богу?! Она тебя обмотала лейкопластырем, потом сблевала на тебя, потом еще заставила делать клизму…
— Я проигрывал. — Китаец поднял ноги хозяина и укладывал их на кровати. — Я сразу говорить, что не должен делать клизмы гостям. Она сказала, что попадать в муху, а я сказал…
— Заткнись, — жалобно попросил адвокат, — мне тоже жаль, что она уехала. Я хотел бы с ней жить, просто видеть ее по утрам, как она ест на моей кухне. Или залазит ко мне на постель и пьет вино ночью. Она очень красива, но еще больше опасна, понимаешь? Она просто притягивает к себе смерть! Ее нельзя держать возле себя.
— Она уехать, и ее могут проверять туда, где я делать клизму, — сказал с укором китаец.
— Она сама выбрала свою жизнь. — Адвокат закрыл глаза. — Убирайся, я только что попрощался с женщиной, которая может только сниться, ее не существует, вот тебе еще один урок: нельзя придумывать женщин, потому что, когда ты вдруг встречаешь похожую, каждое несоответствие выдумке заставляет мучительно страдать. Я сам ее выгнал, она тоже улетит сегодня. Они даже встретятся в самолете, она, моя выдумка, и Ева, хотя кто может узнать это страшилище с жжеными волосами?..
— Я рисовать самую маленькую муху на свете, — сказал китаец, — какую такую только уметь.
Ева Курганова — по паспорту Екатерина Пономарева — собралась стукнуть по стеклянной двери ногой, потому что обе руки были заняты сумками. Но двери сами распахнулись, как только она подняла ногу.
— От техника! — восхищенно сказала она чинной паре, выходившей из зала аэропорта. Ева купила в буфете яблоко, внимательно пересчитала сдачу, шевеля губами, закусила яблоко зубами и, держа его во рту, прошла, волоча сумки, к сиденьям в зале ожидания.
Зал был полупустой. Ева быстро осмотрела сидевших, выбирая жертву, и вдруг замерла: на одном из сидений дремал отстрельщик.
«Попался, специалист, — подумала она, — сейчас и проверим мою оберточку!»
Отстрельщик дернулся, когда его толкнули в ногу сумкой. Он вздохнул и
— Тут у вас не занято? — спрашивала его намазанная челночница с родным хохлацким выговором.
Отстрельщик осмотрел почти пустой зал, вздохнул и поставил на сиденье рядом с собой сумку.
— Ты шо, по-русски не шпрэхаешь? — спросила надоедливая баба, впрочем, вполне грудастая.
— Занято, — буркнул отстрельщик.
— Я ж так и подумала — наш! Вещей у тебя нету, а так — наш. — Ева села рядом с его сумкой, оперлась на нее и доверчиво поманила к себе хмурого отстрельщика. — Слышь, как у них тут на досмотре насчет баксов, а? — шепотом спросила она.
На него смотрели вытаращенные карие глаза в липком оформлении наклеенных ресниц.
— Отвали, — лениво сказал отстрельщик, сложил руки на груди и закрыл глаза.
— Хрубиян, — обиделась Ева, — я ж по-хорошему спрашиваю, у меня лишку есть, мо-же, ты знаешь, как они тут, сильно шмо-нают?
Отстрельщик вздохнул и выдернул из-под ее руки свою сумку. Встал, оглядел зал и ушел подальше. Он сел, раздраженно сопя, прикрыл глаза, но успел профессионально на расстоянии одним взглядом охватить всю ее странную грудастую фигуру. Женщина жевала яблоко с открытым ртом, уместив сумки перед собой и держа их одной рукой за ручки. Она настороженно оглядывала каждого, кто подходил ближе чем на два метра. Отстрельщик хмыкнул, с досадой повертел головой и постарался задремать.
Он еще раз внимательно оглядел ее, ощутив смутное, ничем не объяснимое беспокойство, когда женщина, волоча сумки, прошла к телефонной будке и стала звонить. Она ни разу не посмотрела больше на него, отстрельщик внимательно осмотрел остальных ожидающих в зале. Беспокойство не проходило. Ему очень захотелось услышать, кому она звонит. Куда вообще, к черту, может звонить челночница, набирая такой длинный международный номер?!
«Домой она звонит, сказать, чтоб встретили! Да уж, когда все деньги на подсчете…»
Ева Курганова действительно звонила далеко, можно сказать, что и домой. Она назвала отдел, с которым ее надо было соединить, достала, ожидая, из кармана безрукавки зеркальце и подтирала яркий бантик на губах, рассматривая напряженное лицо отстрельщика далеко в зале. Потом она постаралась максимально правильно описать одежду отстрельщика и его внешний вид, а на вопрос с другого конца, кто это звонит, радостно сообщила:
— Так это ж анонимный звонок, чудило!
Оператору таможенной службы Шереметьева позвонили из отдела по борьбе с наркотиками и продиктовали информацию. В самолете, улетающем из Стамбула через полтора часа, будет курьер. Мужчина лет пятидесяти, русский, высокого роста, волосы волнистые, седые, зачесаны назад, на лбу залысины, одет в потертые джинсы, кроссовки и кожаную куртку, едет налегке — с собой только небольшая дорожная сумка. Оператор вздохнул. На прошлой неделе пустышек было три. Но звонили в шутку, обычно свои, местные. Здесь звонок был из Турции.