Интим не предлагать!
Шрифт:
— Влюбчивая ты, Ромашкина, глупышка ещё, — тоном опытной матроны изрекает Анька и, открыв толстую тетрадь тут же её захлопывает, с хитростью заглядывая мне в глаза: — Вспомни Ширяева. Как ты по нему сохла?
— Ну ты скажешь тоже! Это когда было?! Ты ещё события сорок первого года вспомни.
— А что было в сорок первом? — тут же цепляется Цветкова.
— Война, — хлопаю глазами. — Вторая мировая.
— Между кем и кем?
— Отстань, а! — с улыбкой пихаю в плечо подругу и тоже достаю тетрадь. — Да и не нравился мне Ширяев
— Да-да-да, после школы его поджидала и записки любовные в карманы подкладывала.
— Это в восьмом классе было, алё! Ребёнок я была.
— А Грибанов? — щурится Цветкова и противненько так меня пародирует: — Анто-он, Антошенька-а, я буду тебя с армии ждать, честно-честно! — и строго своим голосом добавляет. — Потом в жилетку мне рыдала неделю, когда узнала, что он там по самоволкам к девчонкам в общагу от швейного техникума бегает. И курить ты тогда первый раз попробовала, я всё-ё помню.
— А это было в одиннадцатом! Тоже недалеко умом от восьмого ушла, — защищаюсь я.
— Ну хорошо. А Малиновский Богдан?.. — ещё один шар в лузу.
— Ты дурочка, что ли? Малиновский — идиот каких поискать, и по нему я точно никогда не сохла. Так, понравился чисто внешне при первой встрече, но потом, когда я его получше узнала… Да чтобы с ним даже на одном поле — да ни в жизнь! — уверенно отрезаю я и не вру.
Заносчивый мажор. Думает, что вся женская половина института к его ногам пасть готова, едва он только дверь купленного на деньги папочки Бентли приоткроет и пальцем поманит. Ни за что! Вот в него у меня не влюбиться ума точно хватило. Как понравился при первой встрече, так сразу и разонравился.
— Ну ладно, Малиновского можно вычеркнуть, и то, — поучительно выкидывает указательный палец Анька, — это потому что я тебе быстро глаза на него открыла. Если бы не я, ты бы точно повелась.
— Да прям! — фырчу и даже начинаю раздражаться. — Короче, хватит все мои симпатии перечислять, Джон — это точно другое. К нему у меня настоящие взрослые чувства и я обязательно найду деньги и улечу в Америку, вот увидишь.
— Ну ладно, ладно, только диплом сначала получи, а потом хоть к Джону в Америку, хоть к Василию в Перелёшино, — разрешает Цветкова, и я не могу удержаться от улыбки.
Ну точно в мамки записалась.
Дверь с лёгким скрипом открывается и в аудиторию заглядывает… Малиновский. Он-то что тут забыл? Как говорится: вспомни, кхм, и вон оно.
Смахнув со лба модно подстриженную чёлку, Малиновский бегло осматривает аудиторию и, игнорируя выстрелы неприкрытого восторга со стороны — что уж греха таить — практически всех девчонок, впивает взгляд в меня.
— Ромашкина, иди сюда, поговорить надо, — кивает себе за плечо Богдан, но я даже ухом не веду.
Беру в руки карандаш и демонстративно пялюсь на исписанную оставшимися от прошлой лекции формулами доску.
— Ромашкина! — повторяет Малиновский громче и хмурит густые тёмные брови.
— Ещё чего! У меня лекция, — не смотря
— Так Веника же нет. Иди, не пожалеешь.
— Тут говори, у меня от Цветковой секретов нет. И от остальных тоже.
— Вот настырная, — Богдан криво усмехается и к общему восторгу девчонок проходит в аудиторию. Подойдя к нам с Анькой, ставит локти на стол и стреляет по сторонам голубыми глазами. — Ромашкина, разговор крайней степени важности. Пошли.
Кошусь на Аньку — та сидит с непробиваемым фейсом. Слышу сзади шепоток Селивановой:
— Богдаш, а я не подойду?
— Прости, лапуль, не сегодня, — и под нос: — да и не завтра. — И тут же громко, включив всё своё обаяние: — Ромашкина, будь человеком, удели мне минуту своего драгоценного времени.
— Ла-адно, — тяну и нарочито медленно поднимаюсь со скамьи.
Честно, не знаю, зачем согласилась. Наверное, чтобы утереть нос всем этим инста-красоткам с нашего потока. Так-то и я ничуть не хуже — фору любой дам, но повыделываться всё-таки хотелось.
— Я скоро, Ань, — бросаю Цветковой и неторопливо выхожу вслед за Малиновским. Закрыв дверь, прислоняюсь к той спиной и складываю руки на груди: — Ну и? Чего тебе?
— Не-не, лапуль, не здесь — разговор серьёзный и, — подмигивает, — интимный.
— Я тебе не лапуля — это раз, и с интимом, вон, к Селивановой, она всегда «за». Так чего надо?
— Короче, — Богдан трёт пальцами подбородок и осматривается по сторонам. — Короче, дело такое… Блин, даже не знаю как сказать-то…
— Да говори уже, прям как девица на выданье.
Да что это с ним такое в самом деле.
Убедившись, что никто не греет уши, Малиновский подходит ближе и как обухом:
— Короче, выходи за меня, Ромашкина.
Часть 2
— Чего-о? Совсем, что ли, с дуба рухнул! — кручу пальцем у виска и настораживаюсь: — Или ты под чем-то? Ты это, серьёзнее будь, Малиновский, не запускай себя, сейчас всё-всё лечится, любая зависимость.
— У меня зависимость от тебя, лапуль, — Богдан делает шаг и прижимает меня к двери своим благоухающим Гуччи телом. — Влюбился, сил нет, день и ночь о тебе думаю. Э, что это ты вытворяешь?
— Что-что, телефон достаю, — ворчу, и кое-как извлекаю аппарат из кармана пиджака. — Ты не волнуйся, сейчас позвоним куда следует, тебе помогут. Медицина знаешь как вперёд шагнула.
— Ну вот что ты глумишься, я же серьёзно.
— Малиновский, иди в баню! Заливай кому-то другому, но не мне, — спихиваю его с себя и собираюсь покинуть этот театр абсурда.
— Жень, да постой, — Богдан берёт меня за руку и останавливает. Вот чёрт знает почему, но снова позволяю себя уговорить и оборачиваюсь. — Короче… Блин, Веник тащится, пойдём в другом месте поговорим, — тянет меня к лестнице, но я артачусь: