Интимная жизнь моей тетушки
Шрифт:
– Ну… я это одобряю, ничего больше. Родственников у тебя осталось не так чтобы много.
– Она не совсем родственница. Тетей стала, выйдя замуж за моего дядю.
– Все равно. Из родных у тебя осталась только Кора, и с ней мы видимся крайне редко. Наверное, пора съездить к ней…
К семье Френсис относился трепетно. Ставил родственников выше друзей и знакомых.
– Гм-м, – ответила я.
Какое-то время мы смотрели фильм, потом он задал очередной вопрос:
– Куда вы пойдете?
У меня остановилось сердце. Про тетушку я напрочь забыла.
– Когда?
– Завтра.
Я тупо пялилась на него.
– В половине седьмого? С Элайзой?
С плеч свалилась гора.
Да только куда я могла пойти в половине седьмого, в среду, в марте, с женщиной, возраст которой приближался к девяноста годам?
– О, на коктейль. У нее день
– «Белая леди»?
22
«Куантро» – ликер на основе коньячных спиртов, ароматизированных сладким и горьким апельсинами.
– Да. Обожает эти коктейли. Пьет как лимонад. Пригласить девяностолетнюю тетушку на коктейль?
Но он, похоже, поверил.
– Куда?
– О… есть одно местечко, неподалеку от ее дома.
– И где она теперь живет?
Я не имела ни малейшего понятия. Френсис сказал чистую правду: я не смогла найти ее, чтобы сообщить о похоронах матери, а с тех пор, учитывая, что половина моих родственников не разговаривает с другой половиной, тем более не узнала ничего нового. Я посылала рождественские открытки двум-трем двоюродным братьям и сестрам, изредка навещала тетю Кору, которая жила в Норфолке. Остальные дяди и тети по материнской линии уже умерли. Элайза вышла замуж за дядю Артура, младшего из братьев, но после его смерти выпала из моего поля зрения. Ни один из Смартов не находил для нее доброго слова, и я не знала, где она теперь обретается. Если вообще жива. Но она ничем особым не болела, вот я и полагала, что она еще не отошла в мир иной. Традиционно считалось, что тетушке Лайзе нравятся мужчины. Прискорбный недостаток, по мнению бабушки Смарт. Тетушку Лайзу называли легкомысленной. Но на той улице, где я выросла, легкомысленным считалось и дать стакан чая молочнику, и переспать с соседом. Так что у легкомысленности имелась некая шкала, и ее последней степенью, должно быть, являлась работа в борделе. С моей кузиной Элисон теплых отношений у меня никогда не было. Она родилась на два года позже меня, единственный ребенок Элайзы и Артура, и очень гордилась тем, что у нее отец был. А вот у меня – нет. Так что я не знала, где искать и ее. Но слово не воробей, я уже солгала и теперь приходилось выкручиваться. Итак… где же она могла жить?
Первый закон вранья состоит в следующем: по минимуму отклоняться от правды. Так я и поступила. И лишь открыв рот, поняла, что в очередной раз сморозила глупость:
– В Паддингтоне.
– В Паддингтоне?
Мне пришлось оторвать взгляд от Магуича. Френсис знал, что раньше они жили в Финчли, добропорядочном консервативном районе, тогда как Паддингтон в силу более мобильного, смешанного населения считался одним из рассадников наркотиков.
– Но она собирается переезжать.
– Куда?
– Не знаю. – Тут я улыбнулась, ибо меня осенило. – Завтра выясню.
Он рассмеялся.
– Только не переусердствуй с «Куантро»… Ты же не хочешь ее смерти. Мне поехать с тобой?
– Нет… – ответила я очень уж быстро. – Не волнуйся.
– Я могу заехать потом. Поздороваться, подвезти до дома, а позже мы сможем пойти куда-нибудь и пообедать.
– С мужчинами она очень застенчива, – ответила я. – Боится их. Уж не знаю почему.
Я молилась, чтобы он не вспомнил, что на свадьбе она танцевала с ним, прижимаясь всем телом, заглядывая в глаза, да еще сказала, что, будь она на двадцать лет моложе… то есть не выказывала никакого страха. Она также сказала, что ее отец пошел бы в адвокаты, если б не стал удачливым бизнесменом.
Ей всегда хотелось величия, моей тетушке Лайзе. И в семье ее только терпели, насколько можно терпеть человека со стороны, но никогда не прощали за задранный нос. Мне вспомнились обрывки подслушанных разговоров.
– Она всегда много о себе мнила, – говорила моя мать. – Бизнесмен, это же надо! Ее отцу принадлежала пара мясных лавок.
– Раньше вы были не разлей вода, Нелл. – В резком голосе бабушки слышалось осуждение.
По лицу матери чувствовалось, что ей не по себе.
– Да, но до того, как она начала задирать нос. Теперь я ей и слова не скажу.
Бабушка же продолжала гнуть свое:
– Снобизма у нее выше крыши. И она любит мужчин. Неудивительно, что Артуру пришлось…
Обе женщины кивнули, на их лицах отразилось
– Что пришлось сделать дяде Артуру? – спросила я. Но больше мне ничего не рассказали.
Моя семья кардинально отличалась от ближайших родственников Френсиса, бывших военных. Его отец и дядя до сих пор живут и здравствуют в доме для вышедших в отставку офицеров, «Ричмонд-Лодж», где играют в покер и пьют розовый джин. Его отцу уже исполнилось восемьдесят шесть, и жаловался он разве что на глухоту да боли в колене. У дяди Сэмюэля, двумя годами старше, здоровье было похуже, вот отец Френсиса и присоединился к нему в «Ричмонд-Лодже». Кстати, это наглядный пример того, что деньги многое значат в любом возрасте. «Ричмонд-Лодж» – нечто среднее между офицерской столовой и высококлассным отелем. Какие-то деньги платит армия, но каждому из постояльцев пребывание там обходится в кругленькую сумму. А вот тетя Кора, в Норфолке, жила в местном доме для престарелых, чистеньком, уютном, но не предназначенном для того, чтобы удовлетворять запросы каждого. Я предложила деньги, чтобы перевести Кору в более пристойное заведение, но ее дети не хотели об этом слышать, Она их мать, они о ней и позаботятся.
Именно такие семьи, как моя, имел в виду Шоу, называя их «заслуживающими бедности». Десять дядей и теток. Десять детей в четырехкомнатном домике в Ислингтоне, рядом с рыбным магазином, где брали белье в стирку. Моя бабушка воспитывала всех одна, после того как мой дед ушел к другой женщине. Насколько я помню, бабушка Смарт упоминала о дедушке Смарте, лишь рассказывая историю о том, как однажды он пришел домой, перебрав эля, и она ударила его по голове сковородкой. Полагаю, тогда он и решил перебраться в другой дом.
Моя мать родилась девятой и, казалось, будет последним и самым любимым ребенком, да только последней стала тетя Дафф. Моя бедная мать, все для нее складывалось не так. Всю жизнь ей вновь и вновь протягивали чашку с эликсиром счастья, но лишь показывали, не давая испить из нее.
Все сестры очень неплохо устроили свою жизнь, за исключением моей матери и тети Дафф, самых младших. Вот этим не повезло, кррепко не повезло. Моей матери – потому что она встретила и вышла замуж за негодяя, тете Дафф – потому что она родила ребенка вне брака от другого негодяя. Мужчины, который тогда был женат и не собирался разводиться. Несколькими годами позже он стал ухаживать за матерью, блондин, с тонкими чертами лица, с постоянной сигаретой во рту. К тому времени он овдовел и работал инспектором, проверяющим автобусных кондукторов, то есть вполне годился в мужья. Помнится, я подслушала разговор, когда одна из моих теток уговаривала мать согласиться, убеждая, что замужество снимет тяжкое бремя с ее плеч (я еще представила себе мать, плетущуюся по джунглям с поклажей на спине, как дикари в книгах). Но мать отказалась. «В этом нет необходимости, – ответила она. – И потом как я могу выходить замуж за человека, который оставил Дафф с ребенком?»
Я, конечно, тогда ничего не понимала. Тетя Дафф поселилась в муниципальном доме, тогда как мы жили в частных, на условиях долгосрочной аренды. Возможно, не в роскошных домах, но и не в муниципальных. Еще одна загадка моего детства. Что плохого в слове «муниципальный»? «Заслуживающие бедности» ответили бы: оно пахнет рабочим общежитием, социальным пособием и, упаси ее ангелы, нищетой.
Детьми мы с Вирджинией проводили какое-то время у наших различных дядей и теток, чтобы хоть как-то облегчить жизнь матери. В каждой семье сталкивались со своими порядками, но в основном видели от всех только добро. Если где и возникали какие-то трудности, то лишь в доме дяди Артура и тети Элайзы. Мы бывали там достаточно часто, но однажды подросшая Вирджиния наотрез отказалась к ним ехать, так что я отправилась одна. Мне было девять или десять лет, после чего я там больше не бывала. А произошло это, по словам моей бабушки, потому, что Лайза «слишком много говорила». Сказанное ею и превратило ее в парию. У семьи, хоть и не мафиозной, была своя честь. Тетя Элайза повезла меня и дорогую Элли в магазин и сказала кондуктору автобуса, что я – «ее бедная родственница». Такое определение показалось мне очень романтичным, а потому я поделилась им с матерью по приезде домой. Для семьи оно являлось эквивалентом Третьей мировой войны. Пусть и полностью соответствовало действительности. «После того, что я для нее сделала… – вновь и вновь повторяла мать. – Мне очень хочется…» Я жадно ловила каждое слово, но так и не узнала, чего же ей хотелось, потому что она перехватила мой взгляд и замолчала, лишь покачав головой.