Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Она сняла очки, медленно протёрла. Потом предложила:
— Могу показать тебе клеточное строение луковичной шелухи.
Я поглядел в окуляр микроскопа. Увидел довольно большую растительную клетку.
На этом мои «научные опыты» закончились.
Второе отделение было повеселее. Выступал цирковой клоун Карандаш с собачкой, а также жонглёры, акробаты, вновь появился Дед Мороз со Снегурочкой и толстыми тётями, одетыми в костюмы зайчиков.
Получив по кульку подарков, мы с Ниной встретились у гардероба с молодым полковником. Он оказался
Поехали по вечерним улицам домой к Нине.
Здесь нас нетерпеливо ожидала Нинина мама, уже одетая в шубу с воротником из чернобурки. Ждал накрытый праздничный стол под новогодней ёлкой. Родители тут же уехали в гости, оставив нас одних дожидаться Нининых родственниц и подружек. Мы сидели на диване в сторонке от стола и не знали, о чём разговаривать.
— Давай посмотрим, что у нас в подарках, — предложила Нина.
Там были ириски, печенье, мандарины. Мы съели по несколько мандаринов. Потом я спросил:
— А почему твой папа не на фронте?
Нина сделала большие глаза, пригнулась ко мне и сказала:
— Он работает в НКВД на Лубянской площади. Об этом никто не должен знать. Понял?
— Понял.
Ещё некоторое время мы просидели молча. Наконец раздался звонок во входную дверь. Одну за другой привезли Нининых подружек и родственниц. Штук семь. Все, как на подбор, в бантах. Те, кто их привёз, вскоре тоже уехали на свои взрослые пиры.
Это было здорово, что нас оставили одних за накрытым столом. Чего тут только не было! И противень студня с хреном. И гора бутербродов с колбасой, сыром и красной икрой, и банки открытых шпрот. И накрытая крышкой кастрюля с ещё тёплыми пельменями. И бутылки с лимонадом. И вазы с шоколадными конфетами. И те же мандарины.
В разгар пиршества привезли ещё и мальчика из хорового училища имени Свешникова. Этот прилизанный мальчик в костюмчике с галстучком сразу испортил мне настроение. До того гнусно он поклонился, входя, шаркнул ножкой, до того гнусно торчал уголок белого платочка из его нагрудного кармашка…
А тут ещё, после того как всё было съедено, он, по просьбе Нины и её подружек, вознамерился спеть «Попутную» Глинки. Ту самую, которую чуть не каждый день исполняли по радио. Ту, где «веселится и ликует весь народ, Поезд мчится в чистом поле, в чистом поле…»
Все перешли в гостиную, где на полу лежала шкура белого медведя и стояло пианино. Все расселись на стульях. Нина откинула крышку и уселась за инструмент. Видно, она уже не раз подыгрывала этому типу.
— Позавчера был Новый год, — строго сказал певец. — Поэтому, наверное, нужно начать с гимна Советского Союза.
Нина ударила по клавишам. И как только мальчик запел «Союз нерушимый республик свободных…», все девочки вскочили, отдали честь и стояли так — руку ко лбу, как последние дуры.
До самого конца гимна.
— Вот что! — не выдержал я. —
— Какие кольца? — ревниво спросил мальчик.
— Сейчас увидишь! — угрожающе ответил я. — Садитесь поближе. Покажу.
Я закинул ногу на ногу, достал из кармана пачку «Катюши», надорвал её. Вынул папиросу, вставил в рот. Из другого кармана извлёк бензиновую зажигалку — винтовочную гильзу с торчащим из неё концом фитиля, кресало. В несколько ударов поджёг фитиль. Он задымился.
Я прикурил. Затянулся. Округлил губы и стал потихоньку, одно за другим, выпускать в воздух колечки дыма.
Раздались аплодисменты.
— Мы тоже хотим научиться, — сказала Нина.
Я любезно раздал всем по папиросе. Протянул и мальчику. Тот в ужасе отшатнулся.
А девочки прикурили и стали, отчаянно кашляя, учиться пускать колечки.
За этим занятием нас и застали неожиданно рано вернувшиеся родители Нины.
Каша в голове
— Пожалуйста, оставь в покое градусник, — говорит мама. — В конце концов разобьёшь.
Послушно кладу его на скатерть стола.
Кончается август. Скоро в школу — в третий класс. Мне девять лет. По-видимому, воскресенье. Потому что с утра родители дома. Приступаем к завтраку.
Хорошо помню тот момент, когда папа, покончив с омлетом и приступая к чаю, с хрустом разворачивает свежую газету. Это «Правда».
Градусник лежит рядом с моей тарелкой. Он в очень красивом чёрном футляре с блестящим никелированным зажимом. Чтобы его можно было носить в нагрудном кармане. Как самописку. Заграничная вещь!
Только вчера уехали в свою буржуазную Литву папина старшая сестра и её муж, навестившие нас как иностранные туристы. Остановились в гостинице. Пробыли у нас один вечер. Привезли подарки. Маме — вязаную кофту, папе — брюки. Мне, как маленькому, заводную немецкую машинку. И всем нам этот самый градусник.
Там, внутри футляра, он сверкающий, прозрачный. В нём не серебристый столбик ртути, как в наших советских градусниках, а что-то тревожно-красное. И циферки градусов золотистые. Настоящая заграничная вещь!
— Да отстань ты от этого градусника! — повторяет мама. — Чай стынет.
— Послушайте! Только послушайте! — вдруг говорит папа. И начинает читать нам вслух опубликованный в «Прав-де» текст договора о дружбе между СССР и Германией.
Пока он читает, я каменею. Забываю о градуснике, о чае, обо всём на свете.
«Как же так? — думаю я, не зная, что думаю это со всей страной. — Как же так?»
Всё-таки мне пошёл уже десятый год. На моей памяти началась и закончилась война в Испании. Там мы вроде сражались с фашистами. У нас дома хранится любительская фотография, где изображена группа весёлых людей в штатском — испанцев, французов, русских. Это бойцы-интербригадовцы. Папа говорил, что эти люди — будущее человечества. Большая часть из них погибла.