Иные песни
Шрифт:
Господин Бербелек шел сквозь Искривленные джунгли ровным спокойным шагом, глядя под ноги, обходя корни деревьев и узлы лиан, стараясь ступать на голую землю и камни — что в джунглях почти невозможно. Сразу же его опередил нимрод: он будет вести, единственный, кто никогда не утратит ориентации. Шебрек, правда, захватил с собой компас. Вскоре небо полностью скрылось за плотной крышей джунглей: спутанные, свитые, сросшиеся короны деревьев и того, что здесь росло вместо деревьев. Истязаемый керос выворачивал наизнанку любые формы. Уже не было ни растений, ни зверей, на которых Иероним мог взглянуть и с уверенностью сказать, что они принадлежат к тому-то и тому-то виду, и таково-то их имя. Перейдя Черепаховую Реку, они перешли и границу языка.
Пока как-то обходили их какоморфные хищники. Зайдар шел впереди, Завия позади. Лишь бы только ничего не вывалилось из джунглей, не выпрыгнуло сбоку, не схватило за ногу, не добралось из-под земли… Ну не думать о таком! Жертву можно распознать точно так же, как раба, — будто бы ничем не отличается, но достаточно просто взглянуть, и уже знаешь: этот проиграет, а тот уступит.
Шулима шла сразу за Иеронимом, ровняясь с ним, когда джунгли позволяли.
— Как ты и хотела: вместе вглубь Сколиодои.
Она слегка усмехнулась.
— А ты — нет?
— Ты хотела, чтобы я хотел.
— Бедняжка. Что же я с тобой сделала. А ведь столько развлечений ожидало тебя в Воденбурге и Валь дю Пле.
Он громко рассмеялся, даже нимрод к ним повернулся. Но господин Бербелек чувствовал, как вместе со смехом изгоняет из себя в эти мрачные джунгли некую флегму души, злую желчь, выплевывает старые струпья, гнилую кровь. Не замедлив шага, он притянул и поцеловал Шулиму. Сопротивлялась ли она теперь? Позже он даже не мог этого вспомнить, оно стало неважным — Форма была его. Оторвавшись, он безотчетно сощелкнул с ее груди песчаного комара, что уже буравил медную кожу, жаждал крови.
Все были в шальварах с узкими штанинами и в сапогах с высокими голенищами, юграх или чем-то подобном. Не прошло и нескольких минут, как пот уже стекал по груди и спине. Привлекал насекомых Сколиодои, будто мед — пчел; а может, это и были эдакие какоморфированные пчелы. Их убивали, едва те присаживались на кожу. Порой те гибли от одного прикосновения, порой — приходилось давить их с заметным усилием: улитки с крыльями бабочки, стрекозы с железными туловищами, пауки с ледяными костьми. Шулима сняла со спины Иеронима черную гусеницу с сегментами тела, наполненными аэром, — та парила в воздухе, свиваясь в баранку и распрямляясь снова. Может, и стоило набросить какую-то куртку, толстую рубаху, льняной гиматий — но было слишком жарко, здесь властвовали большая влажность и духота.
Чем дальше на юг, тем большее смешение стихий. Вскоре все уже кашляли, выплевывая лезущий в рот песок: стекловидные частички носились в воздухе, посверкивая в полумраке, — ранящий кожу твердый туман. Воздух пах старой гарью; на вкус был таков же. Ухудшилась видимость. Вода стекала по стволам деморфированных деревьев, брызгала из лиан, била из скрытых источников спиральными водовзносами, подхватывая камни, ветки и маленьких зверьков; бежала по тропинкам большими, с собаку, каплями: уплощенные шары мутной жидкости, шныряющие темными зарослями, то здесь, то там, отскакивая от преград, вползая вверх по склонам. Господин Бербелек проткнул одну риктой. Зашипела и разлилась грязной лужей. Это была Вода, гидор, но не в Форме Воды. Что до Огня, то вскоре они переступили еще одну таинственную границу Сколиодои, и с этого места большая часть встреченных зверей была с шерстью из миллионов
Вскоре видимость упала до двадцати пусов, воздух приходилось грызть, ноги погружались в грязевую слизь, джунгли рычали, трещали, гремели, клекотали, шумели, стонали, шипели, рыдали, хихикали, шептали невнятные слова. Мимо проползла огромная змея, состоявшая из воды и огня. Все мешалось со всем, стирались границы, мир превратился в одну огромную какоморфу.
— Отхыд! — крикнул господин Бербелек.
Сели на стволе медной рыбы. Под короной газовой пальмы висел огненный гиппопотам, с морды его капали прозрачные камни, пришлось подвинуться по стволу: разбиваясь, те взрывались обжигающим кожу снегом.
Гауэр Шебрек принялся ругаться, когда понял, что не может выпустить из руки стило, оно вросло в кости, у софистеса на правой руке теперь стало семь пальцев.
— Кто еще?
Шулима прошлась вдоль ствола. У Гауэра что-то не так было с ушами, из них лилось липкое месиво. У Завии ребра проросли над кожей, симметричные гребни черного стекла. Зайдар не мог снять заплечный мешок, ремни переплелись с мышцами его плеч. В бороде выросли красные цветочки. Увидев их, нимрод хотел выругаться, но не смог: оказалось, что утратил голос. Захрипел — изо рта вылетели белые перья, пылевое облачко тяжелого пуха. Тотчас взлетело в воздух, десять, двадцать, тридцать пусов; там, в высоте, дыхание нимрода сгорело на брюхе гиппопотама. Гиппопотам зевнул — тштрк! — фонтаны снега. Амитаче склонилась над Бербелеком, развернула его спиной, приказала поднять руки. Он предполагал худшее, но она не смогла найти никакой аберрации. В молчании кивнула. Наконец, экипировку и одежду сняла сама Шулима — пока тоже держалась в Форме.
— Как делако мы зашили? — Господин Бербелек обратился к нимроду.
Ихмет показал на пальцах: пятнадцать.
— Пятнадцать стадидиотов? Нехлопо.
— Ну, не знаю, — Шулима подняла голову. — Как по мне, так братит.
— Шили мы целый тень? Нежомвозно.
Полезли в заплечные мешки за провиантом. Сушеные фрукты и сухари как-то еще держались, но остальная еда в большей или меньшей степени изменила внешний вид и консистенцию, порой даже обретая частичные признаки жизни: вяленое мясо вздрагивало, когда до него дотрагивались, коржики выпустили колючие отростки. К счастью, вода в баклагах оставалась водой.
— Так илиадак, но нам здесь должно перетеневать, — вздохнул господин Бербелек. — Завтрак помострим.
Стояли на страже по очереди, первым Иероним. От сгустившегося грязного воздуха слезились глаза. Не хотелось вытирать их нечистыми руками, потому окружающий мир еще и утратил четкий абрис, перед господином Бербелеком проплывали лишь аморфные пятна темного цвета, все более темнеющие каждую минуту, пока, наконец, ночь не залила Сколиодои, и с этого мига весь свет исходил лишь от огненных зверей и растений.
Разбудив Шулиму на смену, Иероним сказал:
— Те огни, что видел вольтоопнущенник Когтя, — они не могут ничего очанзать, сама видишь.
Амитаче встала, стряхнула с себя землю, воду, огонь, живое и мертвое — все, что вползло на нее за время сна.
— Верю, что щусествует. Если не город, то что-то другое, еще бжиле.
— Но почему?
Она уселась на рыбу.
— Покажи тарку.
Выхватила из камня черную сосульку и подожгла ее от пробегающей мимо змеи. Склонила грязный огонь над пергалоном, указала обозначенное красным пространство Сколиодои, повела пальцем вдоль Черепаховой Реки.