Иные песни
Шрифт:
Для Иеронима началась самая спокойная за всю джурджу неделя. Джунгли здесь, по большей части. Были самыми натуральными африканскими джунглями, какоморфия у флоры была редкой и никогда полной; животные какоморфы встречались чаще, особенно, птицы которые свободно перелетали из Сколиодои за Черепашьей. Очарованные исключительно эффектным экземпляром, девушки решили отловить несколько таких птиц живьем — чтобы забрать с собой в Александрию, там будут держать их в клетках, ни у кого во всем Эгипте ничего подобного нет. Пан Бербелек заметил, что в антосе Навуходоносора ничто не может удержать собственную Форму, чем более она дикая, тем скорее изменяется, приближаясь к Форме кратистоса. Но девушки стояли на своем: пускай даже какорнеоны в неволе частично морфируют — все равно, останется хоть какой-то образ чуда. Н°Зуи сплели из лиан большие сети. Клавдия с Алитеей уходили в джунгли на целый день, забирая с собой по сорок-пятьдесят воинов, иногда даже уговаривая идти с собой и нимрода. Зайдар шастал по джунглям до темноты
Пан Бербелек охотился мало. На охоту он шел исключительно тогда, когда отправлялась Шулима. А может это Шулима шла, когда отправлялся он. В данный момент между ними было трудно рассудить, одна Форма представляла собой отражение другой, но вот какая какой? Даже если они забирали с собой Зуэю — ему было достаточно кивнуть, и невольница исчезала с глаз, теперь уже и он был ее господином. И вот он кивал, тянул Шулиму, или это она тянула его, в зелень, в багрец, в тень и полумрак, в жаркую чащобу, и вот уже руки на теле, язык на коже, дикость под формой дикости, джунгли в сердце, не ногти — когти, не зубы — клыки, не тело — мясо, не человек — зверь, не просто влечение — но голод. Да, да, именно такое желание он себе запланировал, именно это она ему обещала — без слов, без мыслей — еще в Воденбурге, в это он уверовал, и это он получил: эти зеленые глаза, глядящие только на него, эти длинные пальцы, сжимающиеся на его плече, эти светло-золотые волосы — под его рукой, эти александрийские груди — под его губами, эти уста — и улыбчивые, и не улыбчивые, выкрикивающие непристойности под морфой Иеронима Бербелека. В какоморфных джунглях, на самой границе Сколиодои. Если бы там и тогда эстле Амитасе понесла бы ребенка — какая бы потенция материализовалась в ее лоне?
Как-то Ихмет Зайдар зарубил исключительно эффектного какоморфа: внешность гуманоида, крылья гигантской моли, ореол языков черного огня вокруг каменной головы, хвост из чистейшего света, цветастой радуги, волочащейся по джунглям на половину стадиона за чудищем. Только лишь когда Зайдар отрубил ему башку, и Н°Зуи приволокли останки в лагерь, кто-то узнал лохмотья одежды и железный амулет на ноге какоморфа. Это был Абу Хаджан. Пан Бербелек выслал нимрода, чтобы тот пошел по следу бандита и нашел его товарища, если и тот возвратился из-за Черепашьей — могло статься так, что у него не было крыльев и он не мог перелететь реку, а пост возле парома ни о каких попытках возвращения разбойника пока что не доносил. Зайдар появился на рассвете, таща на длинной веревке морфировавшего Хамиса. Тот не мог даже выпрямиться, ходил, подпираясь руками. Из лба у него рос огромный, крученый рог из пульсирующего пурпурным светом кристалла — явно, чрезвычайно тяжелый, поскольку какантроп вовсе не поднимал головы, самое большее, сворачивал ее влево, показывая поросшее мхом лицо и плавающие в залитых грязью глазницах болотные огни. Он мучался постоянным поносом, выстреливая фосфоресцирующие ракушки и оставляя за собой след, по которому нимрод обнаружил его без труда. Из ракушек через минуту вылупливались небольшие гнойные ифриты; они вздымались в воздух и кружили вокруг Хамиса словно стадо зарж. Тот отгонял их рогом, тряся головой. Мбула Коготь втер ему в тело противоядие, но какантроп, скорее всего, этого и не заметил. Тем не менее, вавилонский софист так легко не сдался. Привязав Хамиса к дереву, он начал его расспрашивать, обкладывая палкой, чтобы обратить на себя внимание. Как далеко вы зашли? Видел ли ты город? Кто там живет? Как они выглядят? Что сказали? Чего хотят? Ты выдел город? Пан Бербелек прислушивался к этим вопросам с заинтересованностью; гораздо сложнее лгать спрашивая, чем отвечая; тут вавилонянин открывал свои истинные намерения. Через какое-то время вавилонянин отбросил палку, схватил бич. Избивая разбойника, он все время повторял свое: Говори! Говори! Н’Зуи присматривались в молчании. Хамис тряс башкой, бил рогом по стволу дерева, огни кружили в его черных глазницах, гнойные ифриты окружали его по более плотным спиралям. Из истекающего кровью рта посыпалось какофоническое бормотание: — Город, гор от, град от, и живут, и жилА, и жилла, в вогне, кипят там, кипятке, когда щщел туда и хадил, то меня жгли, от рожи до рожи, и ты мення пийош, как онни мучшилли, тут, и тут, и ещщще тутт, што никакой кипят и ок нне жжот, и у себбя в башке, в моей калабашке, што я умем, не умем, а оне жар, по костямм, по фсе му теллу, нитож не прожиет, и ввы штто дела ите, бах, трах, боль, бий, жгги, згги, жгги ми ня…
28 секстилиса. Я принял решение возвращаться в Марабратту. Пойдем дальше на запад, где Черепаховая пересекает открытые саванны, и Сколиодои открываются по самый горизонт. Опять же, будет неплохо
— Семейная охота, буркнул Абель, садясь на свою зевру. — Что же, не имел бы ничего против такой традиции.
Алитея завязала под подбородком ремешки шляпы. Солнце еще не встало, на золотистой траве все еще искрился иней, когда черноволосая девушка вышла из палатки в застегнутой под самую шею толстой куртке, вскочив на верховое животное, она надела широкополую шляпу и натянула на руки кожаные перчатки. Пара следопытов Н’Зуи вышла в ночь, не ожидая приказа от пана Бербелека. Иероним тронул свою зевру пятками. За всадниками трусцой бежала дюжина негров, на самом конце — два нагруженных провиантом и всем необходимым хумия; охота может продлиться и больше, чем один день, возможно, придется заночевать где-то в саванне.
Остальной лагерь спал; на темную равнину они выехали в абсолютной тишине, каждое фыркание животных разносилось будто грохот кераунета; понятное дело, никто ничего не говорил. Молчание — вот форма охоты. Новолуние, на небе остались только звезды, чтобы указывать, где находится север, где юг, где восток и запад, тот самый запад, в сторону которого направляются охотники; силуэты черных следопытов затоплены в самый плотный мрак, ту предрассветную темень, настолько густую, что останавливаются часы, а мысли грязнут под поверхностью яви; охотники заснули бы, если бы не щипающий кожу холод.
Пан Бербелек ехал, закутавшись в такую же черную кируффу, капюшон скрывал лицо. Иногда он ехал помедленнее, иногда же подгонял свою Ульгу. Проезжая мимо участников охоты, он мог свободно приглядеться к сыну и дочери. Они уже держались в седле с подсознательной уверенностью в себе, взятой из Формы нимрода; стремена, по хердонской моде, были подтянуты высоко, ноги всегда согнуты, поводья в левой руке, правая же свободна, чтобы в любое мгновение схватить кераунет — не далее как позавчера Абель подстрелил вот так, прицелившись в течение секунды, хищного какоморфа, который бросился на пасшихся ховолов. Кераунеты (по паре у каждого седла, слева, приклад направлен к голове зевры) всегда были заряжены, с отведенными молоточками; их чистили тщательно по два раза на дню, даже Алитея. В последнее время ее пару раз брал с собой на охоту Зенон Лотте и, по-видимому, сумел заразить охотничьей горячкой, во всяком случае, дал почувствовать ее жар. И вот теперь она заявляла, что сегодня подстрелит своего первого какоморфа. Что же касается Абеля, то после Зайдара, какоморфов на его счету было больше, чем у кого-либо из остальных. Именно он добыл некоторых из наиболее экзотических созданий, хранившихся теперь в повозках джурджи, а точнее — их останки (начиная гнить, мясо какоморфов издавало ужасный смрад).
Когда теперь пан Бербелек опережал сына, догоняя следопытов, он заметил на груди Абеля выпущенный на верх сорочки амулет, сделанный Н’Те из кости одной из убитых Абелем бестий. Тот холодно блестел в свете звезд: трубка сухого льда, внутри которой неустанно кипит белая кровь какоморфа, не выливаясь при этом с какой-либо стороны. Абель утверждал, что достаточно было втянуть воздух с запахом этой крови (он прикладывал трубку к носу, зажимал вторую ноздрю и отбрасывал голову), чтобы изгнать из тела всяческую усталость и возвратить хрустальную чистоту мыслей.
Следопыты Н’Зуи, хотя обычно, в отсутствие нимрода, используемые для обнаружения и спугивания зверья, сегодня должны были довести охотников до места, ранее описанного Зайдаром.
До рассвета оставалось еще полчаса, когда они въехали — пан Бербелек первым — под корни аэр-фикусов, собранных в этой роще за пол-стадиона от северного берега Черепаховой Реки, протекавшей по саванне в широком, мелком русле. Сколиотические фикусы высились в воздухе в десяти-пятнадцати пусах над землей. Зато ее достигали их корни, чашеобразными балдахинами распростирающиеся под стволами. Когда над саванной дул более сильный ветер, вся роща проплывала на несколько стадионов в ту или иную сторону, а гибкие побеги всякий раз заново пытались углубиться в почву. Наверное, именно таким образом аэр-фикусы и прибыли сюда из Кривых Стран.
Охотники вместе со своими верховыми животными укрылись под корнями какоморфических деревьев — Иероним с Абелем и Алитеей, под тем, что было более всего выдвинуто к югу. Они уселись на распушенной, прохладной земле, приготовили кераунеты; пан Бербелек прочистил стекла подзорной трубы, Абель вскрыл бутылку «горького золота», угостил отца и сестру; Алитея отбросила шляпу на спину… А потом были только недвижность и молчание; все уже было сказано и сделано. Они ждали восхода Солнца.
Если бы хоть молчание это было деланным, искусственным, каким-то неудобным; так нет же, оно соответствовало форме минуты, и это была хорошая форма. Пан Бербелек запомнил деликатный шепот листьев аэр-фикуса над головой, треск его корней, время от времени — громкое пердение хумия, запах земли, вкус холодной сырости, когда сорвал и сунул в рот золотистый стебель; монументальную темноту африканского неба — и близкое присутствие сына с дочкой; их наличие как еще один цвет, звук, запах, и тем не менее — не цвет, не звук, не запах, а как бы самое непосредственное чувственное восприятие: Абель, Алитея — именно здесь, под крыльями моего антоса.