Иные
Шрифт:
Он наконец выстроил планеты в нужное положение — по всей видимости, так, как они располагались сегодня. Аня подошла ближе, изучая картину. Планеты стояли почти в линию.
— Был такой немецкий философ, Ницше, который писал об Ubermensch, сверхчеловеке. Эти идеи сейчас используют, чтобы доказывать… как это будет по-русски?.. Превосходство арийской расы над остальными. Но я думаю, Ницше говорил о ком-то вроде нас с тобой. Об иных — таких, которые действительно сверхлюди. Уникаты. Может быть, мы пока единственные дети новой эры. Мы прошли сквозь ад и возродились.
Он подхватил за веточку
— Расскажешь про свой ад? — спросила Аня.
— Может быть, в другой раз, — Макс посмотрел в разлившуюся за окном темноту, где мигал далекий красный глаз бродячего Марса. — Сегодня слишком хорошая ночь для грустных историй.
1. Не знаю… Еврейская свинья бегает где-то в лесу (нем.).
2. Закрой свой рот! (нем.)
2. Закрой свой рот! (нем.)
1. Не знаю… Еврейская свинья бегает где-то в лесу (нем.).
Лихолетов
Зерна пшеницы сыпались сквозь пальцы с тихим шорохом. Лихолетов стоял по шею в зерне, почти не видя его, только слушал, как оно пересыпается в его ладонях. В герметичной цистерне товарняка было жарко и душно: такие вагоны прекрасно подходили для перевозки сыпучих грузов и совсем не подходили для людей. Именно поэтому шансов проскочить границу незамеченными было больше. В одной цистерне с Лихолетовым ехал командир и два бойца отряда «М». В соседней, зарытые в точно такую же пшеницу, — еще четверо.
Поезд несся, грохоча и раскачиваясь из стороны в сторону. В воздухе висела зерновая пыль, и у Лихолетова от нее невыносимо свербило в носу. Не сдержавшись, он чихнул, отер лицо о плечо и поднял фонарик. Желтый луч выхватил из темноты мордоворота-командира и его не менее внушительных подчиненных, мужчину и женщину. Все трое сощурились, глядя на свет.
— Вы в порядке? Все хорошо? — спросил Лихолетов. Сам он уже измаялся ехать, зерно искололо ему все тело, а нос и горло чесались от пыли.
Командир отряда моргнул и оттарабанил:
— Физическое состояние в норме.
От удивления Лихолетов хапнул пыли и закашлялся. Физическое состояние?! Он точно живой человек?
Их посадили по вагонам в глухой темноте безлюдной лесополосы, пока машинист пропускал другой состав. Все сделали быстро и чисто, но Лихолетов не успел даже толком узнать новых товарищей. Только их позывные: Медведь, Волк и Лиса. «Тогда я буду Иван-дурак», — сказал он Петрову, но Петров шутку не оценил и Лихолетов стал Зайцем.
— Надо поговорить. — Лихолетов, раздвигая перед собой зерно, подгреб к командиру, Медведю. — Я должен предупредить вас всех о Нойманне. Он очень необычный человек, я с ним уже встречался.
Медведь молчал и щурился на свет, остальные тоже стояли как истуканы. Наверняка не верят, подумал Лихолетов.
— Он владеет техникой гипноза и заставил застрелиться весь мой отряд.
Снова молчание.
— В Мадриде. Вы вообще слышите меня? — не выдержал Лихолетов.
Медведь открыл рот и сказал:
— Да.
Лихолетов хлопнул ладонями по зерну, и пыль, взвившись
— И что? — спросил Лихолетов. — Вы мне не верите? Или думаете, это все ерунда? Это большая опасность! Он может воздействовать и на расстоянии, у него такая маска есть специальная…
Лихолетов поводил рукой у лица, показывая, как она расположена. Медведь следил за его движениями одними глазами, словно у него перед носом летала жирная муха.
— Почему вы молчите? — не выдержал Лихолетов. — Или я вас напугал, и вы поэтому притихли? Я не для того рассказываю, чтобы запугивать…
— Мы не испытываем страха, — перебил его Медведь.
Лихолетов вгляделся в его пустое мясистое лицо и не увидел в нем ни страха, ни каких-то других эмоций.
— Вот и поговорили, — протянул он и выключил фонарик.
Первый состав отряда «М», его ребята, были совсем другие: нормальные, живые. Человечные. Лихолетов хорошо чувствовал, когда они воодушевлены, а когда боятся, когда веселы, а когда хандрят. Его бойцы были профессионалами, поэтому эмоции никогда не брали над ними верх. Зато помогали держаться вместе, в команде — один за всех, все за одного. Это был простой тест на чужих и своих. Наверное, поэтому так ныло и тянуло до сих пор, стоило вспомнить их дурашливые подначки, фотокарточки невест у сердца, простые, хорошие мечты.
Медведь, Волк и Лиса тест не проходили. Лихолетов никак не мог наладить с ними контакт, чтобы начать им доверять. Неужели их подготовка была настолько жесткой, что наглухо заперла все чувства? И поможет ли это против Нойманна? Лихолетов сомневался. Но сам временами хотел бы вот так же — не чувствовать, не вспоминать. Он почти смог, почти поверил в ту версию, которую с ходу предложил ему находчивый Петров.
Он тогда влетел в кабинет, взволнованный и взмыленный, комкал его рапорт и захлебывался словами. «Это что ты такое понаписал?!» — отчитывал, тыча рапортом Лихолетову в лицо. Правду написал. «Ах, правду?! — завывал Петров. — Ты вообще представляешь, что ты делаешь? Ты объявил мой отряд, своих товарищей — дезертирами! Сами застрелились — это ты написал, молодец! А то, что ты вражеским газом надышался, почему-то не написал!» Лихолетов пытался спорить: их заставили, этот человек в маске, он приказал… Но Петров и слушать не хотел: «По факту ты назвал своих друзей дезертирами и самострельщиками, — объяснял он, стуча кулаком в стол. — Оставил без чести, без имени. А их жены и дети — ты им как в глаза посмотришь? И что их, как думаешь, ожидает? Вместо наград — сибирские лагеря! Ты что, забыл, где живешь?»
Люди должны знать правду, твердил Лихолетов. Но у Петрова была своя правда — кривая, извилистая, подспудная. Не добившись от Лихолетова толку, он сам написал за него рапорт, а потом привел к профессору Любови, передал с рук на руки человеку, который умел убеждать гораздо лучше.
Нет, Любови Владимировне Лихолетов был благодарен. В конце концов, она помогла ему справиться с горем. С бессонницей и кошмарами. Даже с головными болями. Прошло время, и человек в маске осел где-то на дне его памяти, растекся пороховым дымом двадцати грохнувших выстрелов.