Иные
Шрифт:
Дверь открылась, резче, чем в прошлый раз. Огромный мужчина замер в проходе, выставив вперед пистолет. В отличие от первого, он не был удивлен. Его маленькая лысая голова почти утопала в мускулистых плечах, а на лице не пронеслось ни одной эмоции. Возможно, он тоже не испытывал ни страха, ни боли. Возможно, он тоже молился Одину и Тору и ничем не отличался от Боруха, от его братьев и сестер. Вот только они защищали дом, а он был захватчиком — в этом вся разница, и ее достаточно.
— Руки вверх, — сказал он по-немецки, но сильный акцент выдал в нем чужака.
Никто, конечно,
Все бросились врассыпную, подальше от свечи — прыжком и кувырком через голову, растворяясь в темноте. Враг в растерянности водил дулом, но не решался выстрелить — не хотел истратить всю обойму впустую, так никого не задев. Когда он шагнул внутрь, Ансельм ударил. Жаль, что не смог достать до головы. Нож вошел в спину по самую рукоятку, враг покачнулся и упал на колени, но все еще был жив. Ансельм выбил у него из руки пистолет, и тот, грохоча, откатился в сторону. Борух и остальные слетелись к противнику. Пистолет клюнул прямо в ноги Боруха. Он поднял оружие и хотел уже отдать Ансельму, но тот покачал головой.
— Стреляй, — разрешил он. — Убей его.
После того как Борух смог себя отстоять, между ним и Ансельмом установилось напряженное перемирие. Но сегодняшнее утро изменило все. «Мы одна семья», — звучало в его правом ухе голосом Далии. «Мы одна семья», — сказал он сам Квашне, а через него и других мальчишек — Ансельму. И Ансельм ему кивнул: да, теперь так и есть.
Остальные расступились, и Борух наставил на врага его же пистолет. Прицелился. Боли не было, страха и жалости — тоже. Только рука немного дрожала и голову вело на сторону, но Борух не знал, отчего так. Враг перед ним был беззащитен. Стоял на коленях, тяжело дыша. Он вдруг подумал о том, что точно так же мог стоять на коленях дедушка Арон, или аптекарь Эмиль, или тот разносчик газет, чьего имени Борух так и не узнал. А он сам теперь как будто в тяжелых и грязных сапогах — он может сделать с врагом что угодно.
У кого оружие — на том и сапоги, а на ком сапоги — тот и победил. Даже если руки по локоть в крови.
Расстояние было смешное, всего несколько шагов, но пистолет оказался тяжелее, чем те, которые выдавал Эберхард. Все верно, столько и должна весить смерть. Борух уже видел, как огромное тело обмякает и падает на пол пыльным мешком. Он выстрелил, но вместо врага дернулась и брызнула выбитой щепой входная дверь. Пуля ушла мимо, в молоко. Шесть из десяти, Борух, на большее ты не способен, как сказал бы Эберхард.
— Мазила, — поддакнул Ансельм с усмешкой.
Он шагнул к Боруху, протянул руку, чтобы забрать оружие и выстрелить самому. Но тут враг повел плечом, его правая рука нырнула за спину и тут же мазнула по воздуху кровавой полосой — это лезвие ножа, вытянутое из-под лопатки, полетело, рассекая воздух, прямо Ансельму в поясницу.
Борух ни о чем не думал — он бы и не успел. В быстрых шахматах еще можно просчитать на несколько ходов вперед. Однако выпущенный умелой рукой нож не давал никаких шансов. Все, что успел Борух, — оттолкнуть Ансельма со всей силы.
В грудь ударило, сбило с ног. Борух упал с глухим стуком. Что-то надорвалось внутри, и воздух теперь выходил со странным свистом.
Послышалась возня, звуки борьбы, потом — влажный хруст и стук упавшего безжизненного тела. А потом одиннадцать светлых голов склонились над Борухом. В плывущей темноте потолка их глаза светились черным — странно, но так оно и было. Один из них — кажется, Ансельм, — спросил:
— Зачем ты это сделал?
Говорить было трудно, на губах пузырилось и пенилось, но вопрос даже насмешил Боруха. Если бы он мог, то расхохотался в голос. Для чего еще нужны пешки?.. Именно для таких случаев. Он попытался сказать Ансельму, но тот вряд ли разобрал хоть слово.
Нависшие над ним лица, похожие на одиннадцать круглых лун, заволокла красная пелена. Все поплыло и рассыпалось. Чья-то рука провела по волосам, накрыла уставшие сухие глаза. Борух чувствовал, как холодеет и немеет все тело, от кончиков пальцев вверх, а вокруг рукоятки ножа сгущается и горит черное пламя. Вот оно вырвалось на свободу — и наступила темнота. Многорукая, многокрылая, подхватила его, подняла в воздух и понесла — с тихим шорохом, молчаливо и торжественно.
Борух уплывал на руках у тьмы, раскачиваясь, словно в лодке. Он слышал крылья, а сквозь них, далеко — голоса.
«Oдин, дальний странник, даруй мне мудрость, мужество и победу…»
«Все пожирает пламя: тебя, твой род, твое племя…»
«Газеты, пожалуйста, кому газеты!..»
«Друг Тор, дай мне свою силу…»
«…сделать особенным кого угодно. Как Абеля, и Кристофа…»
«Младший сын младшего сына, один среди воронов, они выклюют тебе сердце, если поддашься…»
«…и Лотара, и Фридриха…»
«Нет страха. Нет боли. Нет милосердия…»
«Кто научил тебя играть в шахматы? У тебя есть семья, Борух?..»
«Мы — одна семья…»
«Вы что, решили друг друга убить?!»
«Бойся страха, который отнимает разум, бойся бесстрашия, которое слепит его…»
«Не можешь выбраться? Вот и я не смог. Просто дороги нет. Как в сказке про черного мельника, помнишь?..»
«И оба должны быть со мной…»
«Привет, Борух».
Привет, Гуго.
Лихолетов
Одна, две, три, четыре — считал он ступеньки, взбегая по крутой винтовой лестнице. Ступени были неудобно высокие, голова кружилась, в темноте ничего не разобрать. Медведь разбил его фонарик — приказа, говорит, не было. Похоже, приказ был только брести в темноте и палить без разбору.
Они прошли мимо пустых комнат с пустыми же, аккуратно заправленными постелями — как в казармах, только кровати маленькие. Что тут у него, сиротский приют? Где же тогда все дети? Лихолетов шел позади Медведя и Лисы, тщательно перепроверяя за ними каждую комнату, вглядываясь в темноту углов. После галереи, больше похожей на музей, бойцы разделились. Лиса, хищно пригнувшись, двинулась в одну сторону по коридору, Медведь — в другую. И хотя казалось, будто замок вымер, Лихолетов все равно пошел вместе с ним — на случай, если попадутся хоть какие-то гражданские. Он не знал, получится ли убедить командира не стрелять в горничную или кухарку, но и пустить на самотек не мог.