Инженер его высочества
Шрифт:
— Что? Сам Цеппелин здесь?! Ваше высочество, глушите мотор, бюргеры подождут. Что? Какой еще кайзер? Тут Цеппелина на аэродром не пускают! Пошли встречать.
— Что случилось? — забеспокоился один из местных организаторов.
— Вашего великого воздухоплавателя, графа Цеппелина, не пускают на аэродром! Я просто не могу лететь, не извинившись перед ним за это. И его высочество тоже не может, видите, вылезает из самолета.
Через пять минут недоразумение благополучно разрешилось, и вскоре мы с высочеством имели честь лицезреть Фердинанда фон Цеппелина. Граф оказался подтянутым господином чуть постарше меня, с роскошными усами и не менее впечатляющей лысиной. «Нормально, он совсем не запыхался, хотя по аэродрому практически бежал», — подумал я и протянул руку:
— Приветствую
Рядом забубнил переводчик.
— Да, граф, вы случайно не говорите по-английски? Замечательно! У меня к вам предложение. После полетов мы безусловно с вами пообщаемся, но сейчас публика ждет и скоро начнет волноваться. Не хотите составить мне компанию в воздухе? Мой аэроплан двухместный.
С таким пассажиром я наплевал на наши первоначальные планы — летать невысоко и недалеко и сжег над Берлином почти полный бак. Кстати, я ожидал, что сверху немецкие пейзажи будут поражать строго прямоугольной геометрией, но фиг вам, картина с пятисот метров не сильно отличалась от российской.
Вечером Гоша с Машей отправились на прием, а я остался беседовать с графом.
— Я просто поражен управляемостью вашего аэроплана! — сразу сообщил он мне. Да, помню, я тоже поначалу был от нее в офигении, но сейчас уже привык.
— Ну от огромного корабля никто и не ждет такой вертлявости, как от маленькой лодки, — утешил его я. Еще бы, его первый дирижабль пару недель назад разбился именно по причине полной неуправляемости. — И мне кажется, что моторы вашего воздушного судна были слишком слабы. Если вы будете строить новое, позвольте подарить вам пару моторов от моих самолетов — сорок лошадиных сил при весе в сорок килограмм.
— Подарить? — поразился граф.
— Конечно! — подтвердил я. — И если соберетесь организовывать акционерное общество для постройки дирижаблей, не откажетесь принять пайщиками нас с его высочеством?
Моторов на такое святое дело, как развитие дирижаблестроения в Германии, мне было не жалко. Да и вражеские разведки что-то совсем мышей не ловят, мы уже три месяца летаем, а у нас до сих пор ни одного самого захудалого чертежа не сперли.
В Париже прямо на вокзале нас ждала толпа зевак, которая все увеличивалась, и наш проезд к парку Сен-Клод сильно напомнил мне встречи космонавтов времен моей молодости. В самом парке царил неописуемый бардак. Наша охрана уже тянулась к кобурам, потому что несколько ударов по мордам особо настойчивых произвели впечатление только на них, а остальные продолжали лезть напролом — как в горбачевские времена на ларек с пивом. Потом какая-то сволочь скоммуниздила у меня сигареты, и, как апофеоз всему, прилетел Сантос-Дюмон на своем дирижабле. Увидев этот садящийся чуть ли не на меня пузырь с водородом, я с трудом поборол искушение немедленно завести мотор и улететь куда-нибудь подальше, пока тут все не взорвалось на фиг. Удержало меня только то, что деревянный воздушный винт не обладал достаточной прочностью и наверняка пострадал бы в процессе шинкования встречных зевак.
Наконец полиции удалось загнать публику в отведенные ей места, дирижабль оттащили в сторону и надежно привязали. Можно было начинать. Естественно, Сантос-Дюмона пригласили слетать пассажиром, и он уже начал отвешивать комплименты Маше, говоря, что с такой прекрасной пилотессой он готов отправиться куда угодно. Пришлось отозвать его в сторонку и шепотом предупредить, чтобы он еще в воздухе прыгал с самолета, потому как сразу по приземлении Гоша прикажет его четвертовать. Находящийся поблизости казак вовремя сделал зверскую морду лица, и притихший бразилец полез в мой аэроплан.
Памятуя о том, что предстоит сделать Сантос-Дюмону через год с небольшим (а именно: облететь вокруг творений Эйфеля), я направил самолет прямо к Эйфелевой башне и описал два круга. По приземлении пассажир задумчиво сказал:
— Теперь мне абсолютно ясно, что будущее принадлежит аппаратам тяжелее воздуха.
Далее по накатанной схеме я и ему сосватал пару моторов, но на сей раз не даром, а по семь тысяч франков.
Следующим
Два дня мы занимались техобслуживанием. Заменили один из движков, потому что к концу полета он начал подозрительно греметь. Проверили все, что можно, по три раза, совершили несколько подлетов. В перерывах я напомнил Маше, что Новая Зеландия — это британская колония и вполне могут встретиться люди, знакомые с тамошними реалиями. Поэтому при любом проявлении интереса переводить разговор… ну, скажем, на Монголию, где ты якобы недавно была. Хоть что-нибудь похожее на монгольский язык ты знаешь?
— Елда, кирдык, тугрик… — не очень уверенно перечислила Маша. — И еще я умею посылать по-чувашски.
— Это пожалуйста, там, в случае чего, и на великом и могучем можно.
Наконец все было готово. Два паровых катера со зрителями и, на всякий случай, спасателями заняли свои места в Ла-Манше. Я обмотал колени шарфами, посмотрел, как взлетает Маша с Гошей за спиной, и дал команду запускать движок — пора и мне лететь.
Над Ла-Маншем была сильная турбулентность, этажерки нещадно болтало, но Маша пилотировала безукоризненно, и я, успокоившись, начал глазеть по сторонам — еще ни разу мне не доводилось летать над морем. Сразу обратил внимание, что корабли на воде гораздо заметнее, чем деревянные мишени на траве, по крайней мере днем. Потом Ла-Манш кончился, болтанка стихла, и через два часа мы наконец доползли до родного города Шерлока Холмса. Чтобы не затруднять аэродромную команду поиском места, мы сразу направили ее в Хитроу, и теперь ориентиром нам служила видимая издалека белая буква «Т» на зеленом поле. Зрители уже присутствовали, но в умеренном количестве и только в одном углу будущего международного аэропорта.
Мы сели. В отличие от Парижа тут все было чинно, к самолетам подошли только встречающие и поздравили с прибытием на землю Англии. Потом запустили репортеров, и Гоша выдал им заранее заготовленную фразу о том, что Бог отделил Англию от материка проливом, а госпожа Островская с господином Найденовым соединили их своими аэропланами. Репортеры записали изречение и начали задавать вопросы. Через некоторое время их сменили офицеры — интересовались возможностью разведки с воздуха. Ага, смекнул я, допекли вас бурские засады! Недолго думая, пригласил спрашивающего самому оценить возможности аэроплана. Офицер перенес полет неплохо и после посадки даже сумел приблизительно описать наш маршрут. При прощании я сказал, что готов рассмотреть коммерческие предложения о продаже аэропланов, если таковые заинтересуют армию ее величества. Офицер спросил о цене. Я начал соображать. Значит, себестоимость такой игрушки около трех тысяч рублей. Комиссии Главного штаба я озвучил цифру в пятнадцать тысяч — ну должна же быть какая-то, хоть символическая, прибыль! А тут она должна стать даже не символической… сто тысяч запросить? Не купят, пусть буров с лошадей по закоулкам ищут. Или не наглеть? И что Гоша молчит, он же у нас финансист?! А, ладно.
— Восемнадцать тысяч фунтов за штуку [5] .
Судя по виду офицера, загнул я крепко. Однако тот быстро справился с собой и сказал, что передаст мои предложения по инстанции. Гоша, глядя на мою коммерцию, тихо веселился.
— Сам-то чего не продаешь свои этажерки? — обиженно спросил я.
— «Ноблесс облидж» — слышал такие слова? — осведомилось его высочество. — Это дома я могу творить что хочу, а здесь нельзя ронять авторитет русского принца низким торгашеством. И что ты жалуешься — у тебя же замечательно получается!
5
В те времена на такие деньги можно было купить неплохой океанский пароход.