Инженер Петра Великого 3
Шрифт:
Слова Брюса попали в самую точку. И правда, зацикливаться только на оружии — путь в никуда. К тому же, в голове у меня вечно роилась куча идей, вполне себе реализуемых в здешних условиях и способных реально облегчить людям жизнь, а заодно и мою репутацию «мастера на все руки» поднять до небес. И одна из таких идеек как раз удачно ложилась на страсть Государя. Петр Алексеевич, как всем известно, был большой охотник до этого напитка, да и в армии, особенно в походе, горячий сбитень — это ж первое дело, чтобы и согреться, и дух поднять. Только вот кипятить воду на кострах, в обычных котлах, — это ж целая история, долго и муторно.
И какое решение? Самовар! Конечно, в моем времени эта штуковина была уже скорее музейным экспонатом, приветом из прошлого. Но для начала XVIII века такая «водогрейная машина непрерывного действия», как я ее расписал Государю, была настоящим
Я набросал чертежики. Основной котел для воды — медный, форму можно было сделать разную, от простого ведра до чего-нибудь пузатого, «вазоподобного». Медь тепло проводит — будь здоров, да и достать ее не проблема. Внутри котла — вертикальная труба, тоже медная, куда угли раскаленные засыпать или щепок сухих накидать. Тяга — за счет разницы высот и небольшого поддувала снизу. Горячие газы, проходя по трубе, воду греют — аж свистит! Сбоку — краник, чтобы кипяток сливать. Просто, как все гениальное, эффективно, да и дров экономия. Можно было воду горячей держать хоть целый день, только угольков подбрасывай, да и закипала она в разы быстрее, чем в обычном котле на открытом огне.
Когда я выложил перед Государем чертежи и небольшой действующий макет, который мне по-быстрому сварганили лучшие медники Адмиралтейства (Брюс, конечно, подсуетился с организацией), Петр аж подпрыгнул от восторга. Он долго вертел этот макетик в руках, в трубу заглядывал, краник туда-сюда крутил.
— Ай да Смирнов! Ай да голова! — громыхал он, хлопая меня по плечу. — Вот ведь, казалось бы, безделица, а какая польза! Это ж и в походе солдату — первое дело, и во дворце чай заварить — делов-то! А то пока эти лежебоки на кухне воду вскипятят, вся охота пить отпадет!
Я скромненько так заметил, что, мол, сия «машина» и простому люду в хозяйстве сгодится, если производство наладить.
— Непременно! — подхватил Петр. — Непременно наладим! Ты, Яков Вилимович, — это он уже к Брюсу, — проследи, чтобы на Охте аль где еще мастерские под это дело отрядили. А ты, Смирнов, чертежи сделай толковые, чтоб любой медник, у кого руки не из задницы растут, разобраться смог. И чтоб меди на это дело не жалели, слышишь! Первую партию — в гвардейские полки, пусть солдатики порадуются. Да и мне во дворец несколько штук, разных размеров, чтобы и для узкого круга, и для большого сборища.
Успех самовара был, без преувеличения, ошеломительным. Солдаты, которым достались первые образцы, пылинки с них сдували — горячий чай (в армии так называли сбор трав, куда им до чая) в промозглую погоду или после марш-броска поднимал и настроение, и боевой дух лучше всякой чарки водки. Придворные франты щеголяли друг перед другом заморскими чаями, заваренными в сияющих, пышущих жаром «смирновских водогреях». Мое имя снова было у всех на устах, только теперь не в связи с «дьявольским оружием», а с вполне себе мирным и полезным изобретением. Это, как Брюс и предсказывал, здорово укрепило мои позиции. Даже самые ярые мои недоброжелатели из старых бояр не могли не признать очевидной пользы самовара. Кто-то, конечно, по углам шипел, что, мол, не барское это дело — «кухонными» приблудами заниматься, но Государь быстро такие разговоры на корню пресекал.
— Умный человек во всем умный! — отрезал он как-то на одной из ассамблей, когда какой-то вельможа попытался подколоть меня. — А кто только языком молоть горазд да казну на ветер пускать, тот и государству без надобности!
Этот небольшой, казалось бы, эпизод с самоваром многому меня научил. Во-первых, тому, что не стоит нос воротить от «мелочей». Иногда простое и очевидное решение бытовой проблемы может принести больше пользы и признания, чем самая навороченная техническая новинка. Во-вторых, я еще раз убедился, насколько Брюс был прав — умение быть полезным Государю в разных сферах действительно открывало новые двери и давало больше свободы для маневра в моих главных проектах. И, в-третьих, я понял, что прогресс — это еще и когда жизнь у людей становится чуточку легче и приятнее, пусть даже благодаря такой простой штуке, как горячий чай. И, пожалуй, это было не менее важно. Моя Инженерная Канцелярия потихоньку начинала оправдывать свое название, превращаясь в генератор полезных гражданских инноваций. И хотя все мои мысли по-прежнему были там, в Игнатовском, вокруг пороха и винтовок, я уже не отмахивался от других идей, которые могли бы послужить на благо России. Тем более что Государь, воодушевленный успехом самовара,
Самовар, конечно, дело хорошее, душу греет, да и Государю приятно — тут спору нет. Но главная моя заноза, от которой ни днем, ни ночью покоя не было, никуда не делась. И звали эту занозу — сталь. Вернее, ее отсутствие в том виде, в каком она была нужна для моих «Смирновок». Бездымный порох, который мы потихоньку начинали гнать в Игнатовском в более-менее приличных количествах, создавал в стволе такое давление, что обычное железо, пусть даже самое распрекрасное, охтинское, просто не держало. Раздувало его, как лягушку через соломинку, а то и вовсе рвало к чертям собачьим при первых же выстрелах (до сих пор удивляюсь как первый прототип выдержал). Мои прежние пляски с бубном вокруг цементации, то есть попытки насытить углеродом хотя бы поверхность ствола, давали лишь кратковременный эффект. Снаружи ствол становился тверже, это да, но внутри оставался таким же мягким, и после пары десятков выстрелов начинал сыпаться. Нужна была сталь однородная по всей толщине, с точно выверенным содержанием углерода, чтобы и упругая была, и в то же время не хрупкая, способная выдержать адские нагрузки. В моем времени это называлось легированной оружейной сталью, и варили ее в мартеновских или электропечах, где каждый чих контролировался, и химический состав, и температура. Здесь же о таком можно было только в сладких снах мечтать.
Приходилось крутиться, исходя из того, что было под рукой, а под рукой, мягко говоря, было негусто. В Игнатовском я велел отгрохать еще одну кузницу, подальше от пороховых цехов, само собой, от греха подальше. Обычный кузнечный горн для наших затей не годился — он не давал достаточно высокого и, главное, стабильного жара. Я несколько недель ломал голову над его конструкцией, перерывая в памяти все, что когда-либо читал или слышал о старинных металлургических процессах. В итоге получилось нечто среднее между ежом и ужом: горн сложили из огнеупорного кирпича (который пришлось специально заказывать и тащить за тридевять земель), с хитроумной системой подачи воздуха от здоровенных мехов. А мехи эти, в свою очередь, приводило в движение водяное колесо, которое мы приспособили на ближайшем ручье. Такая конструкция позволяла добиваться более высоких температур и поддерживать их более-менее ровно.
Но сама по себе печка — это еще не все, даже полдела не сделано. Главное — сырье и технология, чтоб ее! В качестве исходного материала брали лучшее кричное железо, какое только удавалось раздобыть. Его перековывали по сто раз, чтобы выбить все шлаки и добиться хоть какой-то однородности. А вот дальше начиналась та самая «алхимия», от которой у любого нормального металлурга волосы бы дыбом встали. Для получения стали нужно добавить в железо определенное количество углерода. Но как это сделать, чтобы не переборщить и не недодать? Я перепробовал кучу способов. Один из них — так называемый «томленый»: куски железа пересыпали древесным углем (причем, я быстро сообразил, что уголь из разных пород дерева дает разный результат, и мы начали экспериментировать с березовым, дубовым, сосновым — целая наука!) и запечатывали в глиняных коробах. Потом эти короба ставили в горн и долго-долго томили при высокой температуре. Смысл был в том, чтобы углерод из угля потихоньку «впитался» в железо. Процесс был долгий, нудный, а результат — как бог на душу положит. Иногда получалась вполне сносная сталь, а иногда — такой переуглероженный, хрупкий чугун, что только на переплавку и годился, никуда больше.
Другой метод, который я пытался освоить, был ближе к тигельной плавке, хотя до настоящих тиглей нам было как до Китая в известной позе. Мы лепили небольшие глиняные «стаканы» из самой огнеупорной глины, какую только могли нарыть, обжигали их до состояния камня. В эти «стаканы» закладывали мелко нарубленное железо вперемешку с толченым древесным углем и небольшим количеством флюса (измельченного известняка или речного песка — тоже подбирали наобум, методом тыка) для удаления всякой дряни. Потом эти «стаканы» ставили в самый жар горна. Расплавить железо до жидкого состояния в таких условиях было почти нереально, но удавалось довести его до такой консистенции, как густое тесто, когда углерод мог активнее с ним соединяться. Полученные «лепешки» потом снова и снова проковывали, чтобы выгнать остатки шлака и добиться более-менее равномерного распределения углерода.