Инженер Петра Великого 3
Шрифт:
В себя я приходил как-то урывками, будто из глубокого колодца с мутной водой выкарабкивался. Первое, что дошло до сознания — башка раскалывается, словно ее тисками сдавили. Потом — тошнота подкатила, и слабость такая, что пальцем не пошевелить. Во рту — сухость, а в горле стоял гадкий, едкий привкус. Кое-как разлепил веки — над головой бревенчатый потолок моей комнаты в барском доме. Рядом, на табуретке, носом клевал Орлов, осунувшийся и какой-то весь встревоженный.
— Ч-что… что стряслось-то? — выдавил я из себя, и голос прозвучал так, будто не мой был, а чужой, дохлый какой-то.
Орлов подскочил:
— Слава те Господи, очухался, Петр Алексеевич! А мы уж грешным делом подумали…
Ну и рассказал он, что приехал, значит, в имение по какому-то поручению от Брюса (кажись, привез кое-какой инструмент), и, подъезжая к усадьбе, заприметил странный дым, валивший из нашей «ведьминой кухни». Смекнул, что дело нечисто, и со своими солдатами
Несколько дней я провалялся. Местный знахарь, которого Орлов притащил, поил меня какими-то травяными настоями, от которых, по-моему, только хуже становилось. Голова отказывалась соображать напрочь, мысли — как клубок спутанных ниток. Но это вынужденное ничегонеделание, как ни странно, пошло на пользу. Лежа пластом и тупо пялясь в потолок, я снова и снова гонял в голове тот злосчастный эксперимент. Что ж там пошло не так? Примеси в этом натре? Может быть. Но с чего такая бурная реакция? И тут в памяти всплыл какой-то занюханный обрывок лекции из университетского курса химии. Что-то там про стабилизацию нитроэфиров… дифениламин! Вот оно! Малюсенькая добавка этой штуковины, она связывает остатки кислот и делает пироксилин куда как стабильнее и безопаснее. Ну как я мог забыть такую элементарщину?! Видать, нервы да вечная спешка сделали свое черное дело. Понятно, что само вещество мне не найти, но суть-то меня натолкнула на выход.
Едва я смог на ноги подняться, как тут же велел вести меня в лабораторию. Старый сарай мы решили больше не трогать — слишком уж он пропитался всякой гадостью, да и воспоминания, честно говоря, были не из приятных. Рядом, на скорую руку, солдаты уже достраивали новый, поменьше, зато с вентиляцией получше и двумя выходами — так, на всякий пожарный.
С удвоенной, а то и с утроенной осторожностью мы с Федькой и Гришкой снова взялись за опыты. Я им подробно растолковал, в чем была загвоздка и как теперь будем стабилизировать. Ребята, напуганные недавним чуть не случившимся ЧП, слушали во все уши и выполняли все мои указания с прямо-таки аптекарской точностью.
Вечером прискакал гонец от Брюса с тревожной депешей. Яков Вилимович писал, что его люди раздобыли верные сведения: шведская разведка резко зашевелилась. По их данным, готовится крупная диверсия против одного из наших ключевых оружейных заводов — то ли Тульского, то ли Сестрорецкого, то ли Охотского. Цель — парализовать производство фузей и артиллерии перед новой кампанией, которую, по слухам, Карл XII затевал на весну. Брюс настоятельно советовал мне быть начеку и усилить охрану своих «опытов».
Значит, шведы не спят. И если они готовят удар по крупным заводам, то моя скромная лаборатория в Игнатовском, где, по сути, рождается оружие будущего, тем более может стать для них лакомым куском.
Письмо Брюса напрягало. Тула… Сестрорецк… Охта… Если шведы нацелились на такие громадины, то моя скромная лачуга в Игнатовском, где, по сути, и ковалась судьба будущей войны, просто обязана была стать для них мишенью номер один. И если они сунутся сюда, значит, инфа ушла не от каких-то мелких сошек. Значит, крыса сидит где-то наверху, под боком у государя, раз в курсе тайного финансирования моих, так сказать, «сельскохозяйственных опытов». Мыслишка эта была мерзкая, но отмахнуться от нее я не мог. Слишком уж много всего совпадало, враг метко бил по самым больным мозолям.
Первым делом я, конечно, караулы удвоил. Орлову приказал понатыкать дополнительных постов по всему периметру усадьбы, а ночью — засады в лесу, на подходах. Солдаты, понятно, заворчали — служба и так была не мед, а тут еще и это. Но куда деваться? Спать приходилось урывками, с оружием под подушкой.
Да, ввязался я в это безумие по полной программе. Мысль о бездымном порохе, о пироксилине этом чертовом, не давала покоя. Но путь от институтских знаний до реального воплощения в этом веке был вымощен такими терниями и опасностями, что мама не горюй. Я сидел в своей мастерской, которая больше смахивала на берлогу алхимика, и мрачно пялился на желтоватые, какие-то неоднородные кристаллы селитры, которые с таким трудом удалось вычистить. Дымный порох… каждый раз на учениях это облако, застилающее все поле боя, выводило меня из себя до белого каления. В моем времени он был дремучим архаизмом, а здесь — вершина военной мысли, мать ее.
Теория казалась до издевательства простой: азотная кислота плюс целлюлоза. Только вот где взять чистые реактивы и нормальное оборудование в этой дыре? Я прошел через все круги ада, пытаясь сварганить хоть что-то путное. Азотная кислота… Селитра — грязь сплошная. Серная кислота, «купоросное масло», как ее тут величали…
Целлюлоза. Обычная льняная ветошь, тщательно промытая, вываренная в щелоке (из древесной золы, по старинке), снова промытая и высушенная. Нитрование… вот тут-то и сидел главный дьявол. Я знал, что нужна нитрующая смесь — азотная и серная кислоты в строгой пропорции, и жесткий контроль температуры. Термометра у меня, понятное дело, не было (кстати, надо будет сделать, ничего сложного нет). Приходилось ориентироваться «на глаз да на ощупь», охлаждая глиняный горшок со смесью кислот в кадке с ледяной водой (благо, лед еще оставался в погребах с зимы). Первые попытки были просто катастрофой. Маленькая порция льна, брошенная в слишком горячую или неправильно смешанную кислоту, вспыхивала с шипением, разбрызгивая во все стороны едкие капли. Один раз содержимое горшка просто вскипело и выплеснулось наружу, чудом не попав на меня — я успел отскочить в последний момент. Запах горелой ткани и кислоты стоял такой, что глаза выедало даже на расстоянии. Я имел дело с чем-то невероятно капризным и опасным. Пришлось уменьшить порции до мизерных, буквально по нескольку граммов льна за раз. Я часами колдовал над этими глиняными плошками, осторожно погружая ткань в охлажденную кислотную смесь, постоянно ее помешивая деревянной палочкой. Время выдержки определял чисто интуитивно, по тому, как менялась консистенция ткани — она становилась жестче, как пергамент. Затем — немедленная и очень, очень тщательная промывка в огромном количестве холодной проточной воды. Руки после этих процедур были красными и саднили, несмотря на толстые кожаные перчатки, которые кислоты разъедали на раз-два. Сушка — тоже целая история. Сушить нужно было медленно, вдали от огня, в прохладном, хорошо проветриваемом месте. Несколько партий пришлось просто выбросить — они начинали желтеть и издавать такой характерный кисловатый запашок, верный предвестник беды. Полученный пироксилин был далек от идеала — желтоватые, жесткие хлопья, хрупкие на ощупь. Его нужно было как-то превратить в зерна. Я пробовал растирать его в ступке, смачивая спиртом. Получалась вязкая, липкая масса. Зерна выходили корявые, разнокалиберные. Первая проба — вспышка! Быстрая, почти без дыма! Но стабильности — ноль. Эти корявые, неоднородные зернышки моего пироксилина… Кустарщиной войну не выиграешь. Нужны были промышленные масштабы. А это — сырье, цеха, безопасность, кадры, контроль качества, отходы… Список проблем тянулся до бесконечности.
Второй главной моей задачей было оружие, способное раскрыть весь потенциал бездымного пороха. Нарезное, магазинное ружье под унитарный патрон. Хотя бы один рабочий образец, чтобы показать царю, убедить его, получить добро и ресурсы на массовое производство. Времени было в обрез, каждый день на счету.
Работа в мастерской закипела с новой силой, вкалывали почти круглосуточно. Спали по очереди, по три-четыре часа, жрали всухомятку, не отходя от станков и верстаков (снова Охтинский завод помог, спасибо Брюсу). Я сам почти не вылезал из мастерской, доводя до ума детали затвора, магазина, прицельных приспособлений. Федька и Гришка пахали как проклятые. Федька, с его золотыми руками, творил с металлом настоящие чудеса. Гришка, более усидчивый, отвечал за сборку патронов — работа кропотливая и опасная донельзя. Я экспериментировал с формой пули, остановившись в итоге на чем-то отдаленно напоминающем пулю Минье. Гильзы делали из тонкой латуни, капсюли — отдельная головная боль, но и с ними потихоньку разобрались.