Инженер Петра Великого 3
Шрифт:
— Так, — подтвердил я, все еще не въезжая, к чему они ведут.
— Ну так вот, — выпалил Федька, и у него аж глаза загорелись, — а что если… раз он такой сильный… может, просто пороху этого в патрон сыпать поменьше? Ну, то есть, класть его… скажем, втрое меньше, чем дымного клали? Может, тогда и стволы рвать перестанет?
Наступила тишина. Я буквально слышал как в моей голове трутся друг о друга шестеренки.
Сыпать поменьше… Втрое меньше… Почему… почему я сам до этого не допер?! Это же элементарно, Ватсон! Я, со всеми своими знаниями из будущего, со всеми этими сложными
Секунду я просто смотрел на своих учеников, а потом меня прорвало. Я так захохотал, как, наверное, ни разу в этом времени не смеялся. Вскочил, подлетел к ним, сгреб обоих в охапку, чуть не придушил.
— Орлы! Соколики вы мои ясные! Да вы ж… да вы ж гении, мать вашу! — Я их по плечам хлопал, их перекосило. — Ну как же я сам, до этого не додумался! Все усложнял, мудрил чего-то!
Парни, ошалевшие от такой реакции, заулыбались. Поняли, что их идея произвела фурор.
— Немедленно, — уже серьезнее сказал я, отпуская их, — немедленно начинайте эксперименты! Под мою ответственность! Рассчитайте, сколько пороху сыпать в фузеи и штуцеры. Проведите испытания на самых хреновых стволах. И если это сработает, а я почему-то нутром чую, что сработает, вы у меня перестанете быть учениками! — На этой фразе они сникли, ведь для них это предел мечтаний. — Назначу вас обоих главными по проекту оптимизации пороховых зарядов для СМ-0.1! Лично будете отвечать за внедрение и контроль!
У Федьки с Гришкой глаза заблестели от гордости, поняли, какое важное дело им поручу.
В этот момент они из простых подмастерьев превращались в настоящих инженеров, которые и приказы выполнять умеют, и башкой думать, творить, нестандартные решения находить. И это, пожалуй, было не менее важно, чем решение проблемы со стволами.
Через пару дней, когда первые же испытания с уменьшенной навеской пороха дали просто обалденные результаты — стволы перестало дуть, а начальная скорость пули и точность почти не упали, — меня вызвал к себе Брюс. Лицо у Якова Вилимыча было каким-то озабоченным.
— Петр Алексеич, есть новости, и они, прямо скажем, не очень, — начал он без всяких там предисловий. — Помнишь того мелкого шведского агента, которого мы взяли после суда над Гамильтон? Так вот, на последних допросах он раскололся и одну любопытную деталь упомянул. Говорит, его шведские кураторы в последнее время все чаще трепались о каких-то «новых друзьях». О неких могущественных господах, которые очень обеспокоены тем, что Россия силу набирает, и готовы оказать Швеции любую помощь, лишь бы Государя остановить.
Брюс помолчал, я нахмурился. Что-то мне не нравится начало разговора. А я ведь хотел обрадовать про решение проблем с дутьем стволов.
— Похоже, Петр Алексеич, — продолжил он, — у нашего Карлуши появились влиятельные союзники.
Тяжелая ситуация складывалась. Рубиться с Карлом — понятно, он хоть и сильный, но понятный враг. А вот столкнуться с какой-то невидимой кодлой европейских держав, где у каждого свой интерес, но все они как один не хотят, чтобы Россия стала великой силой, —
После очередного долгого совещания с Брюсом, где мы обсуждали эти новые ниточки, тянущиеся от заграничного клейма, и гадали, кто же этот «третий игрок» в нашей войне со шведами, меня вызвали на очередное торжественное собрание — награждали отличившихся офицеров и чиновников. Стоя там, в толпе награжденных, я чувствовал на себе кучу взглядов — любопытных, завистливых, а порой и откровенно враждебных. Новый чин и титул как-то не прибавили мне друзей среди старой аристократии и этих консервативных вояк.
Внезапно сквозь толпу ко мне продирается знакомая фигура. Марта Скавронская, фаворитка Государя, встревоженная. Поймав мой взгляд, она, понизив голос до шепота, торопливо пролепетала:
— Петр Алексеич, барон… Мне нужно срочно с вами поговорить. Наедине. Это… это вопрос жизни и смерти!
«Вопрос жизни и смерти»… Чьей жизни-то? Ее самой? Государя? Или это опять какая-то придворная канитель, в которую меня силком тащат? Я ей коротко мотнул головой, и себе галочку поставил — надо будет с ней как можно быстрее попасть.
После собрания я заявился к будущей Екатерине Первой (а будет ли она теперь императрицей — не ясно, я тут прилично наследил).
В гостиной, при тусклом свете свечей, она выглядела напуганной. Без своей обычной придворной маски «я такая уверенная», это была просто молодая баба, которую затянуло в жернова большой политики и которая до смерти боится за свое будущее.
Только я успел поздороваться, как она в слезы. И это были не кокетливые слезки придворной дамочки, а настоящие, горькие, отчаянные рыдания человека, который понял, что натворил, и теперь боится расплаты.
— Петр Алексеич, полковник, — ревет, слова толком сказать не может, — простите меня, дуру окаянную! Я… я ж такая дура была! Гамильтон эта… она ж так умела в доверие втереться, так сладко пела… А я, как сорока, на все блестящее кидалась, ничего не видела, ничего не понимала…
Она сбивчиво рассказывала, как Мария Гамильтон, пользуясь ее тягой к придворным развлекухам, втягивала ее в свои интриги, использовала для передачи записок, для сплетен. Марта-то сама напрямую в шпионаже не участвовала, скорее, была такой невольной пешкой в чужой игре, но то, что она могла косвенно помочь предателям, теперь жгло ее невыносимым стыдом и страхом.
— Я ведь и про Игнатовское ваше… про тот стабилизатор дурацкий… это же я, по наущению Гамильтон, пыталась у вас выведать, у вашего писаря… думала, ерунда какая, для фейерверков… А оно вон как обернулось… Если бы Государь узнал… Он бы меня… он бы меня никогда не простил!
И опять в слезы, лицо руками закрыла.
Я слушал ее молча, дал выговориться. Ну, Государь-то знает, я уверен. Брюс наверняка всю выкладку предоставил Царю. А Петр Алексеевич, видимо, понял и простил свою фрейлину, еще и беременную его ребенком. Так что я не понимаю чего она от меня хочет?