Инженер Петра Великого 3
Шрифт:
В полутемной комнатушке, где горела всего пара оплывших свечек, меня уже ждали. Мария Гамильтон, бледная, но все еще сногсшибательная в своем темном платье, и рядом с ней — полковник Эрик фон Штальберг, судя по всему. Высоченный, сухой, с голубыми глазами и шрамом через всю левую щеку. От него разило опасностью. Вот это противник, не чета придворным интриганам.
— Господин Смирнов, надо полагать? — его русский был почти идеален, только легкий акцент выдавал иностранца. — Наслышан о ваших… дарованиях. И о вашем, скажем так, недовольстве нынешним положением вещей.
— Дарования не всегда ценят по заслугам, — я
Гамильтон молчала, только взгляд нервно метался от меня к полковнику и обратно. Ее явно колбасило.
— Мы готовы оценить ваши дарования по достоинству, господин Смирнов, — Штальберг хищно улыбнулся. — Ежели, конечно, то, что вы предлагаете, действительно того стоит. Золото и безопасность для вас и ваших… близких, буде таковые имеются, мы обеспечим. Но сперва — товар.
Я выложил на стол заранее подготовленный пакет с липовыми чертежами и пузырек с «лапландским изумрудом».
— Здесь все, что вам надобно, дабы опередить русских на десятилетия, — я старался говорить убедительно. — Секрет пороха, коего аналогов нет. И стабилизатор, позволяющий…
Договорить я не успел. В тот самый момент, когда Штальберг потянулся к пакету, снаружи грохнуло и раздались крики: «Именем Государя! Стоять, изменники!»
Люди Брюса ворвались в комнату. Штальберг среагировал моментально. Он рванул к столу, пытаясь сцапать мои «чертежи». Я кинулся ему наперерез. Завязалась короткая, драка. Полковник был силен и верток. Он отшвырнул меня в сторону, и в его руке блеснул кинжал. Я успел увернуться, ощутив, как лезвие чиркнуло по левому предплечью, обжигая резкой болью. Кровь брызнула, пачкая рукав и разбросанные по полу бумаги. Я снова бросился на него, сбив с ног. Мы покатились по грязному полу, обмениваясь ударами. В какой-то момент мне удалось заломить ему руку и припечатать к полу. Тут же подскочили солдаты Орлова и скрутили шведа.
Гамильтон в это время билась в самой настоящей истерике. Она визжала, царапалась, пыталась вырваться из рук двух здоровенных гвардейцев, которые ее держали. Когда я, тяжело дыша, поднялся на ноги, она уставилась на меня взглядом, полным лютой ненависти. И вдруг, изловчившись, она выдернула одну руку и кинулась на меня, целясь ногтями в лицо. Это было так внезапно, что я на мгновение опешил. Ее тело впечаталось в мое, я почувствовал запах ее духов. Это была разъяренная волчица, готовая на все. Схватка была короткой, но какой-то… слишком уж близкой. Я перехватил ее запястья, прижал к стене. Она смотрела на меня горящими глазами, тяжело дыша.
— Все кончено, Мария, — тихо сказал я, пытаясь отдышаться.
Заварушка стихала. Несколько шведских охранников, пытавшихся рыпнуться, были либо уложены на месте, либо ранены и обезоружены. Брюс, вошедший в комнату, окинул взглядом поле боя.
— Чистая работа, Петр Алексеич, — он коротко кивнул мне, потом его взгляд упал на мою окровавленную руку. — Ранили?
— Царапина, — отмахнулся я.
Я вскочил и рывком поднял девушку. Она вновь впечаталась в меня. Эх, жаль, что предательница. Ладная фигурка и страсть во взгляде заставляли вскипать кровь в жилах. Я толкнул ее в сторону гвардейцев, те ее схватили.
Один из людей Брюса уже собирал разбросанные бумаги, изъятые у
— Ваше сиятельство, взгляните… Это инструкции от короля Карла. Здесь… здесь подробный план атаки на завод господина Смирнова в Игнатовском. С указанием слабых мест, подходов… И главная цель — подрыв пороховых складов. Они собирались разнести все…
Ах вы ж гады… Игнатовское. Мое детище. Пороховые склады… Если бы им это удалось, последствия были бы просто катастрофическими. Ловушка захлопнулась, но, похоже, мы едва успели выдернуть из нее шведскую гадюку и ее смертоносное жало.
Поимка Гамильтон и шведского полковника Штальберга — это была только первым звоночком. Дальше пошла цепная реакция, а Брюс, похоже, давно к этому все и готовил. Едва только окровавленные «чертежи» и фрейлину приволокли в Преображенский приказ, как по всему Петербургу пошла волна арестов. Мария Гамильтон, несостоявшаяся Миледи, раскололась на удивление быстро. То ли вид моей кровищи, то ли ледяное спокойствие Брюса, который без всяких там сантиментов выложил перед ней железные доказательства ее предательства, но она сдалась. И говорила много, захлебываясь слезами и проклиная на чем свет стоит своих шведских «дружков» и собственную дурость.
Ее показания, плюс та инфа, которую люди Брюса копали месяцами, дали старт грандиозной «чистке авгиевых конюшен», как метко выразился сам Яков Вилимович. Агенты Тайной канцелярии и солдаты Преображенского полка паковали всех, на кого указала Гамильтон, и тех, кто давно уже был «на карандаше». Брали прямо в их шикарных хоромах, в кабинетах коллегий, на выходах из кабаков и игорных притонов. Чинуши всех мастей, от мелких писаришек до весьма солидных господ. Офицеры, еще вчера бившие себя пяткой в грудь и клявшиеся в верности Государю, а сегодня пойманные на сливе секретов врагу. Купчишки, наживавшиеся на военных поставках и одновременно толкавшие шведам контрабанду. Картина, которая начала вырисовываться, была просто жуткой.
Следующие несколько дней Петербург был похож на потревоженный пчелиный рой. Слухи, один другого страшнее, летели из уст в уста. В каждом доме шептались об арестах, обысках, о найденных тайниках с золотишком. Из потайных комнат и подвалов вытаскивали тонны компромата: переписку со шведскими резидентами, подробные отчеты о состоянии русской армии и флота, планы крепостей, даже образцы новых ружейных замков. Вскрывались такие масштабы предательства, казнокрадства и откровенного саботажа, что у меня волосы вставали дыбом. Оказывается, пока я и мои ребята вкалывали до седьмого пота, пытаясь создать новое оружие и укрепить оборону страны, целая армия «крыс» методично грызла ее изнутри, набивая свои карманы и работая на врага.
Мне, несмотря на раненую руку (лекарь ее обработал и затянул тугой повязкой, заверив, что ничего страшного, хотя шевелить пальцами было больновато), приходилось торчать на некоторых допросах и опознаниях. Брюс считал, что мое присутствие может помочь «разговорить» некоторых особо упертых типов, особенно тех, кто был так или иначе связан с оружейным делом. Видеть этих людей — которые вчера могли мне улыбаться на ассамблеях, жать руку, а сегодня их рожи были перекошены от страха и злобы — было тяжело. Эта «чистка» была необходима как воздух. Иначе все наши старания были бы напрасными.