Инженер Петра Великого 4
Шрифт:
В этот момент произошло нечто, чего я не ожидал. Ллиамах каким-то образом выскочил из трюма (неужели убил конвоиров?). Его глаза дико метнулись в сторону англичанина. Он увидел спасение. Набрав полную грудь воздуха, он рванулся к борту, чтобы заорать.
Но крика не было.
Костлявая рука де ла Серда впилась ему в глотку. Старик был ближе всех к люку в трюм, потому и успел. Испанец сработал с молниеносной скоростью. Он не стал с ним бороться — просто развернул и, прижав к себе, оттащил за рубку, с глаз долой.
Наши взгляды встретились поверх головы дергающегося в его хватке англичанина. В глазах
И я принял решение. Не было времени на раздумья, на мораль, на «а что, если». Я едва заметно кивнул.
Де ла Серда понял без слов. Его движение было резким. Я услышал глухой, чавкающий звук. Тело Ллиамаха обмякло. Старик, без всякого видимого усилия, перевалил его через поручень с противоположной от приближающегося корабля стороны. Ни крика, ни всплеска. Английский капитан просто растворился в серой воде, будто его никогда и не было.
Я отвернулся. По спине пробежала ледяная сороконожка. Это был хладнокровный приговор, который я только что подписал. Своим кивком. Это была цена спасения сотен моих людей и всей экспедиции.
Все произошло так быстро, что никто, кроме нас с испанцем, и глазом моргнуть не успел. Серая утренняя дымка сожрала этот момент без остатка.
Английский корабль прошел мимо. Он неспешно шел по каким-то своим делам.
Наша эскадра-призрак продолжала свой наглый путь сквозь вражеский строй. Мы шли по лезвию ножа. Любой неверный шаг, косой взгляд или случайный сигнал — и нас бы раскусили. На палубе стояла гробовая тишина. Мои преображенцы, забившиеся по щелям, превратились в невидимок. А шведские пленные на палубе разыгрывали свои роли с отчаянием людей, у которых жизнь висит на волоске. Они махали руками кораблям, которые проходили мимо, ржали, даже пытались что-то орать — и этот цирк выглядел до жути правдоподобно.
Нервы натянулись до предела, когда от основной армады отвалился шустрый шведский бриг и пошел прямо на нас. Сердце ухнуло куда-то вниз. Проверка. Дозорный, которому было велено всех своих опознавать.
— Переговорщика ко мне, — позвал я матроса.
Через минуту передо мной стоял молодой шведский прапорщик. Тот самый парень с завода. За его спиной, не прячась, вырос один из моих гвардейцев, и ствол СМки недвусмысленно ткнулся ему между лопаток.
— Переведи, — бросил я датчанину-толмачу. — Объясни ему, что от того, как четко он сейчас сработает, зависит и жизнь всех его товарищей. Одна ошибка — и я пущу оба этих фрегата ко дну вместе со всеми, кто на борту.
Швед судорожно дернул кадыком и закивал, вылупив глаза. Он был назначен за «капитана» корабля, который был полномочен вести беседу с противником.
С брига начали задавать обычные вопросы (зря только «капитана» пугал): «Кто такие?», «Откуда?», «Куда путь держите?». Под дулом ружья «капитан» заболтал шведов. Он говорил что-то про то, что мы — патрульная группа, идем с дозора у восточных берегов на базу в Гельсингфорс, припасы пополнить'.
Начались самые долгие минуты в моей жизни. Бриг подошел так близко, что я в трубу мог разглядеть лицо его капитана. Он мучительно долго нас разглядывал. Всматривался в палубы, в флаги, в рожи «офицеров»-пленников. Я чувствовал его взгляд на себе, как клеймо.
И он отвернул.
Видимо, то, что он увидел, его полностью устроило. Знакомые флаги, знакомые корабли, офицеры, лениво прохаживающиеся по палубе… Наш маскарад удался. Шведский бриг махнул нам флагом на прощание и, развернувшись, пошел своей дорогой.
По палубе прошел еле слышный выдох, будто из огромного шара выпустили воздух. Мы прошли, проскочили.
Миновав блокаду, мы вышли в открытое море и потихоньку прибавили ходу. Вражеские корабли становились все меньше, пока не превратились в точки на горизонте, а потом и вовсе исчезли.
Но на борту никто не орал от радости и не подбрасывал в воздух шапки. Облегчение было, но какое-то вымученное. Оно смешалось с мрачным пониманием того, через что мы прошли и какой ценой купили себе жизнь. Я смотрел на своих людей. Они молчали, каждый переваривал случившееся. Они видели обман, они чуяли кровь, даже если не знали всех подробностей. Эта экспедиция изменила всех. И меня в том числе.
Я стал частью этого мира, жестокой, прагматичной, способной отдать приказ на убийство ради дела.
Весь следующий день мы шли в тишине. Наши шнявы присоединились к нам. На них вообще не обратили внимание, что логично, ведь существенной силой, в отличие от двух фрегатов, они не являлись.
А на рассвете, когда темнота начала уступать серому утреннему свету, над палубой раздался крик дозорного. Но на этот раз в его голосе была срывающаяся радость.
— Земля!
Все, кто был на ногах, высыпали на палубу. Я поднялся на мостик и приставил трубу к глазу.
Там, впереди, из утреннего тумана, как мираж, вырастали знакомые очертания.
Петербург.
Мы вернулись. Мы притащили с собой неслыханную добычу, трофейные корабли и тайны, которые могли перевернуть всю европейскую политику.
Глава 10
Питер встретил нас мерзкой промозглой сыростью. С Невы дуло так, что казалось, ветер пытался выскрести из костей всю морскую усталость. Наша разношерстная компания кораблей еле-еле вползала в устье реки, прячась в утреннем тумане. Швартовались мы на каких-то задворках, у дальних причалов. Вокруг — ни одной живой души, только неразговорчивые ребята из личной охраны Брюса, оцепившие весь район. Секретность — наше все.
Я стоял на капитанском мостике моего главного трофея — «Фреи». Воздух был душистым — густая смесь корабельной смолы, водорослей и запаха победы. В голове гудело после бессонных ночей и адского напряжения последних недель. Но усталость была из приятных. Мы это сделали. Мы дома.
На берегу уже вовсю кипела жизнь. Мои преображенцы в рваных мундирах, сходили на землю. Двигались они без суеты, со спокойным достоинством мужиков, которые прошли через самое пекло и выжили. Настоящие ветераны, прошедшие огонь, воду и шведские заводы. Капитан Глебов уже раздавал команды на причале, его зычный бас разносился над водой, подгоняя солдат.