Инженер Петра Великого 5
Шрифт:
С того дня все изменилось. Изабелла с головой ушла в работу, оказавшись гениальным аналитиком. Да, в сложных технических моментах, она не справлялась (тут только Нартов словил бы суть за секунду), зато во всей остальных делах — я даже смог чуть свободнее вздохнуть. Ярче всего ее талант блеснул через неделю, когда я принес ей три, на первый взгляд, никак не связанных документа: жалобу капитана архангельского порта на отвратительное качество корабельных канатов, рвущихся на штормах; донесение нашего торгового агента о резком, необъяснимом повышении цен на лучший деготь в Вологде; и перехваченное Брюсом письмо шведского артиллериста, где тот хвастался
Для меня это были три отдельные головные боли. Она же, просидев над бумагами полдня (успев пару раз задать мне странные, в том числе общие технические, вопросы и даже Магницкого чуть потерроризировала), вернулась с выводом, поразительным в своей простоте и гениальности.
— Это не три проблемы, Петр Алексеич. Это одна, — заявила она, раскладывая листы передо мной. — Шведы меняют состав пороха — пока еще не поняла зачем и почему, но уверена, что это все взаимосвязано. Кажется одновременно родилась еще проблема, которая заключается в том, что им понадобилась более качественная пропитка для снастей. Поэтому их купцы тайно скупают весь лучший деготь в Вологде, взвинчивая цены. А нашим морякам в Архангельск теперь идет всякая дрянь. Наши канаты рвутся не потому, что их плохо сплели. Против нас ведут экономическую войну в том числе.
Выводы были странными, но именно это мне и нужно было — найти взаимосвязи и суть. Забегая вперед, могу сказать только, что ее догадка, несмотря на некую нестройность, была верной. Ох, сколько мне тогда пришлось разгребать, но об этом — потом.
Изабелла стала моим незаменимым фильтром. Однако наша совместная работа неизбежно сближала. Мы начали спорить. Однажды, обсуждая план поставок на Урал, я предложил жесткое, зато эффективное решение: реквизировать подводы у крестьян окрестных деревень.
— Это самый быстрый путь, — доказывал я. — У нас нет времени на торги.
— Это путь к бунту, — тихо возразила она. — Вы получите свои подводы, но потеряете лояльность людей. Они не простят вам этого. Лучше заплатить втридорога купцам, но сохранить мир в тылу.
Мы спорили до поздней ночи. Я злился на ее идеализм, она — на мою «инженерную» безжалостность. И в этом споре я вдруг разглядел в ней умную женщину, равного оппонента. Такое противостояние вызывало глубокое, пьянящее уважение.
В тот вечер, измотанные спором, мы молча сидели в кабинете. Я поймал ее взгляд — усталый, раздосадованный и какой-то заинтересованный. В нем отражалось мое собственное состояние. Это взаимное притяжение пугало нас обоих. Аристократка и бывший мастер с завода. Пропасть между нами лишь делала это сближение желаннее.
Наше с Изабеллой партнерство, перераставшее в нечто большее, не ускользнуло от самого внимательного — и самого несчастного — наблюдателя в Игнатовском. Лишенный непосредственного наставника и всякой осмысленной деятельности, царевич Алексей следил за нами с ревностью. На его глазах Изабелла все больше времени проводила в моем кабинете, склонившись над непонятными ему чертежами. Он терял ее. Она ускользала из его мира книг и философских споров в мой — мир логистики, донесений и интриг, приправленных безжалостной производственной логикой.
Свою тихую войну за ее душу он начал с искренней верой, что спасает ее от меня, от моей «бесовской» механики и прагматизма, губящих ее утонченную натуру. Тактика его стала тоньше: споры в лоб прекратились. Однажды он явился в «Сводную палату», когда Изабелла корпела над анализом донесений Брюса о политической обстановке
— Баронесса, — вкрадчиво позвал он девушку, игнорируя мое присутствие в дальнем углу, — я вижу, вы изучаете доклады графа Брюса. Он, без сомнения, человек умный, однако его взгляд — это взгляд протестанта и немца. А ко мне тут пришло письмо из Москвы, от людей, что пекутся о душе России, а не только о ее карманах. Взгляните. Возможно, иная точка зрения поможет вам составить более объективный отчет для… барона.
Он протянул ей письмо, полное туманных намеков на «пагубное западное влияние» и «предательство истинных интересов отечества». Я сдержал ухмылку, мне показалось, что это была вербовка, попытка подорвать мой авторитет через «альтернативные источники информации». Может он хотел посеять в ее уме сомнение, заставить выбирать между моей прагматичной правдой и их «духовной»?
Изабелла оказалась в западне. Отвергнуть «помощь» наследника — нанести оскорбление. Принять — ввязаться в опасную придворную игру. Наблюдая за этой сценой со стороны, я вдруг осознал, как во мне закипает легкое раздражение. Конечно же, я злился исключительно как руководитель, у которого самый ценный сотрудник отвлекается на интриги. «Она мой лучший аналитик, — твердил я себе, наматывая круги по конторе, — а этот избалованный щенок пудрит ей мозги своей боярской философией. Дело страдает. Только дело. Ничего больше». Вот только это «ничего больше» звучало фальшиво даже в собственных ушах. Меня бесило, что этот мальчишка и самый сложный «проект», пытается отнять то немногое человеческое тепло, что только-только начало согревать мою жизнь. И я стал чуть строже к испанке, стараясь отдалить ее от себя, не вкатываться в близкие отношения. Гормоны, чтоб их, бурлили в крови. Я же ведь тоже не железный. Итак сколько времени был на голой силе воли.
Магницкий, видя мое состояние, как-то вечером осторожно заметил:
— Вы слишком строги к баронессе, Петр Алексеич. Ее ум — редкий дар. Его беречь надобно, а не подгонять.
Я его, разумеется, не слушал. Терпение мое лопнуло, когда я застал их за очередным спором. Изабелла, судя по всему, пыталась доказать Алексею экономическую необходимость союза с Демидовым.
— … но поймите, ваше высочество, без его металла встанут все наши заводы!
— Пусть лучше встанут заводы, чем падет вера! — с пафосом ответствовал Алексей.
— Баронесса, — мой голос прозвучал резче, чем я хотел. — Отчет по поставкам селитры. Немедленно. Иначе доблестная армия его высочества рискует остаться без пороха, и все эти споры о судьбах веры придется вести уже под шведским флагом.
Алексей вспыхнул и, метнув в меня взгляд, полный ненависти, вылетел из кабинета. Изабелла же одарила меня взглядом, полным отстраненной обиды. Следующие дни она работала безупречно, механически. Между нами выросла какая-то стена — может оно и к лучшему. В то же время мне кажется, что я терял партнера, эта потеря оказалась на удивление болезненной.
На третий день после нашей «ссоры» она вошла ко мне в контору. Молча положила на стол два документа. Первый — идеальный отчет по селитре. Второй — короткая аналитическая записка. В ней сухим, почти математическим языком излагалось, во что казне обойдется моя идея с «реквизицией подвод». Она учла все: потери от будущего неурожая, стоимость отправки карательного отряда, репутационные издержки (в цифрах виднелись выкладки и Магницкого). Вывод был безжалостен. Но в самом конце, от руки, было приписано: