Инженер Петра Великого 5
Шрифт:
— Что предлагаешь? — буркнул он.
— Позвольте ему присутствовать при подписании. В качестве моего помощника и эксперта по европейскому церемониалу. Пусть он увидит, как шведские вельможи склоняют головы перед мощью России. Пусть почувствует себя частью этой мощи. Пусть поймет, что величие страны не в прошлом, а сейчас, перед его собственными глазами.
Царь долго молчал, потом коротко кивнул.
В тот же день в зале Адмиралтейства Алексей сидел за нашим столом — угрюмый, отстраненный, всем своим видом показывая, что его присутствие здесь не более чем отцовская прихоть. Переговоры шли вязко. Граф Горн уперся именно в вопросе выкупа.
— Ваше превосходительство, —
Он блефовал, тянул время, пытаясь выторговать хоть какую-то уступку, чтобы не выглядеть полным капитулянтом. Брюс уже готов был ответить жесткой тирадой, но я остановил его жестом и повернулся к Алексею.
— Ваше высочество, — я обратился к царевичу подчеркнуто уважительно, заставив всех в зале обернуться. — Господин граф говорит о европейской практике. Но вы, как человек, глубоко изучивший историю, без сомнения, помните прецеденты. Не будете ли вы так любезны просветить нас? Уверен, ваши познания помогут нам найти справедливое решение.
Наживка была брошена. Я апеллировал к его эрудиции и самолюбию (при этом, зная, что они с Изабеллой этот вопрос про выкупы монархов как-то обсуждали). Несколько секунд в зале было тихо. Алексей поджал губы. Отказаться — значило расписаться в своем невежестве на глазах у отца и всей элиты. Он выпрямился, в его голосе, к моему удивлению, не было надменности.
— Если память мне не изменяет, — обратился он к графу Горну, — выкуп за короля Франциска составил два миллиона золотых экю, что равнялось почти двум годовым доходам французской короны. А за короля Ричарда его брат, принц Джон, и вся Англия собирали сто пятьдесят тысяч марок серебром — сумму по тем временам астрономическую. История, господин граф, знает примеры и похлеще.
Он говорил, а его лицо менялось на глазах. Взгляд загорелся азартом. Он использовал знания как оружие в реальной дипломатической схватке. Граф Горн был обескуражен. Такого удара от угрюмого юноши он не ожидал. Я же смотрел на Петра. Царь не отрываясь глядел на сына, на его лице впервые за долгое время плескалась редкая, почти нескрываемая отцовская гордость. В Алексее он увидел проблеск будущего государя.
Осень 1706 года. Тот же зал в Адмиралтействе, но атмосфера иная — торжественная, тяжелая, пропитанная запахом сургуча. На столе лежал толстый, перевязанный золотым шнуром фолиант мирного договора. За спиной Брюса я размышлял о том, что в моем мире эта война закончилась в 1721 году. Двадцать один год крови, поражений и неимоверного напряжения. Здесь, в этой реальности, она завершилась за шесть лет сокрушительным триумфом, менявшим расклад сил во всей Европе. С лицом, похожим на восковую маску, граф Горн медленно выводил свою подпись; его рука заметно дрожала. Затем свою подпись брезгливо поставил Карл. Эйфории победителя не было. Лишь тяжесть ответственности. Эта подпись означала рождение новой, могущественной и пугающей для остального мира России.
За день до отбытия шведской делегации меня известили: его величество Карл XII желает меня видеть. Наедине. Просьба, переданная через графа Горна, звучала как приказ. Я согласился.
Местом встречи стали его временные покои в Адмиралтействе. Комната, обставленная по-походному, была почти пуста — пока мы говорили, слуга молча укладывал в дорожные сундуки личные вещи монарха. Карл стоял у окна, глядя на строительные леса. Одетый в простой суконный камзол, без регалий, он походил на хищника, зализывающего раны, — уставшего, не утратившего
— Я хотеть посмотреть в глаза человеку, который заставить моих генералов бояться звука собственных шагов, — произнес он, не оборачиваясь.
— Ваше величество, войну выиграл русский солдат, — ответил я, не собираясь подыгрывать его тону.
Он резко обернулся. На его лице не было ни капли уважения или смирения.
— Не лги мне, барон. И себе не лги, — прошипел он. — Солдат выигрывать битву, которую для него придумать полководец. Я думал, войну решают быстрые марши и удар в решающем месте. Всю жизнь я учить этому. А ты… ты показать мне, что войну выигрывает тот, кто быстрее подвозит к пушкам ядра и сухари. Тот, у кого мушкет стрелять десять раз, пока мой гренадер успевает выстрелить дважды. Ты не воевать, а считать как лавочник. И твои цифры оказались сильнее моей воли.
В его словах сквозила горечь человека, чье искусство обесценили грубой силой.
— Я завидовать твоему царю, — продолжил он, и в голосе его прозвучало злорадство. — Не его землям. Я их вернуть. Я завидую тому, что у него есть такое чудовище, как ты. Он думает, что получил верного пса, а на самом деле пригреть на груди дракона, который однажды спалит его самого.
Он подошел вплотную, глядя сверху вниз.
— Но я позвать не для этого. Наша с тобой война на поле боя окончена. Ты победил. Поздравляю. Теперь для тебя начинается настоящая война, за твоим поражением в которой я буду с удовольствием наблюдать из Стокгольма.
Сделав паузу, он насладился эффектом.
— Думаешь, Европа простит России эту победу? А англичане, которых ты так ловко обставил, забыть унижение? Свои линейные корабли они сюда не пришлют — дорого и глупо. Вместо них явятся тихие люди в неприметных плащах, с кошельками, набитыми золотом, и с ядом в перстнях. Они не станут штурмовать твое Игнатовское. Зачем? Проще купить твоего лучшего мастера, чтобы он продать им чертеж. Подкупить вельмож, которые нашепчут царю о заговоре. Устроить пожар на складах, поднять бунт твоих же рабочих, проклинающих тебя за то, что отнять у них привычную жизнь.
Передо мной стоял какой-то пророк, с наслаждением предрекающий мне мучительную смерть.
— Ты обыграл меня, солдата, на своем поле. Что ж, добро пожаловать на наше, барон. В игру королей. В этой игре тебя сожрут. Тебя, твой машины и твой царя-плотника. Удачи. Она тебе понадобится.
Не прощаясь, он развернулся и вернулся к окну, аудиенция окончена. Я вышел из комнаты.
А ведь Карл мне раньше нравился, тварюка.
Когда униженная шведская делегация отбыла, Адмиралтейство наполнилось деловой тишиной. Война была выиграна, но ее плоды еще предстояло собрать и переварить. Вечером того же дня из высокого окна в кабинете Брюса нам открылась редкая сцена. Внизу, в одной из палат, у огромной карты с уже нанесенными новыми границами стояли Петр и царевич Алексей, погруженные в разговор. Алексей, ткнув пальцем в карту, задал отцу конкретный вопрос о статусе рижского порта, и Петр, без обычного раздражения, принялся обстоятельно отвечать, водя по бумаге толстым пальцем.
— Гляди-ка, Яков Вилимович, — тихо проговорил я. — Кажется, первый шаг сделан.
— Это лишь проблеск, барон, — так же тихо ответил Брюс, не отрывая взгляда от окна. — Но проблеск, дающий надежду. Ты дал ему почувствовать себя участником великого дела. Верный ход. Главное теперь — не останавливаться. Я беру на себя московских доброхотов. Пора проредить их ряды и отрезать от наследника. А ты продолжай гнуть свою линию. Может, и впрямь…получится…
Однако педагогические эксперименты сейчас занимали меня мало.