Инженю
Шрифт:
— Однако… — пролепетал Ретиф.
— Но вопрос вовсе не в этом, — прервал его кюре. — Оже не желает ничего просить и жаждет лишь возможности жить своим трудом; он уже совершенно честный человек, а скоро станет честнее всех.
— Чего же тогда он просит? — спросил Ретиф, совсем успокоившись. — Объясните мне, господин кюре.
— Это просит не он, дорогой мой сосед, это я прошу вас за него.
— И чего вы просите? — осведомился Ретиф, встав со стула и перебирая пальцами.
— Я прошу то, что каждый честный гражданин может, не краснея,
— Ах, вот оно что!
— Вы ведь обеспечиваете работой много народу, господин Ретиф.
— Нет… Я набираю сам, и к тому же мне неизвестно, что господин Оже печатник.
— Он будет делать все, чтобы жить честно.
— Ах ты черт!
— Если вы сами не можете дать ему работу, то у вас, по крайней мере, есть знакомые.
— У меня есть знакомые, — машинально повторил Ретиф. — У нас, черт побери, есть же знакомые? Не так ли, Инженю?.. Конечно, у нас есть знакомые!
— Да, отец мой, — рассеянно ответила девушка, — есть.
— Давай поищем… Во-первых, у нас есть господин Мерсье, хотя он, как и я, никого не нанимает.
— Ах, какая незадача! — воскликнул кюре.
— Но подумай же, Инженю!
Девушка подняла свои красивые голубые глаза, насквозь пронизанные грустью.
— Господин Ревельон, — подсказала она.
— Ревельон? Фабрикант обоев, что владеет мануфактурой в предместье Сент-Антуан? — осведомился аббат Боном.
— Ну, конечно! — воскликнул Ретиф.
— Да, это он, — ответила Инженю.
— Но мадемуазель права, — сказал аббат, — для нашего дела это превосходное знакомство! Господин Ревельон нанимает много рабочих.
— Но, скажите все-таки, что он умеет, ваш господин Оже? — спросил Ретиф.
— О, он не лишен образованности — это сразу видно… Скажите о нем господину Ревельону и в полной уверенности рекомендуйте ему Оже.
— Это будет сделано сегодня же, — заявил Ретиф, — хотя…
— Ну, что еще мешает? — с тревогой спросил аббат Боном.
— Хотя, вы понимаете, рекомендовать его господину Ревельону будет трудно, у него дочери… и ведь…
— Что?
— … ведь, надо вам признаться, дорогой мой сосед, именно господин Ревельон предоставил нам своих рабочих, чтобы они избили похитителя.
— Вы расскажете ему о его раскаянии, дорогой господин Ретиф.
— Фабриканты — люди недоверчивые, — покачав головой, заметил Ретиф.
— Вы же, в конце концов, не оставите без помощи жертву испорченности сильных мира сего!..
Этот способ рассмотрения вопроса окончательно убедил Ретифа, выразившего твердое намерение его решить. И он действительно сдержал свое обещание.
XXXI. АРИСТОКРАТ И ДЕМОКРАТ ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ СЕНТ-АНТУАН
Было уже поздно, когда аббат Боном ушел от Ретифа, но романист, вопреки полученной им новости о раскаянии Оже, не хотел рисковать идти в темноте с дочерью по улицам Парижа и лишь на другой день, в полдень, отправился к торговцу обоями, чтобы исполнить то обещание,
Ревельон вел громкую беседу с одним из соседей.
Две дочки Ревельона сразу завладели Инженю и попросили Ретифа подождать, пока г-н Сантер закончит разговор с их отцом.
— Сантер-пивовар? — спросил Ретиф.
— Да, господин Ретиф; вы можете их послушать.
— Черт возьми, охотно! Мне даже кажется, что они кричат слишком громко.
— Так бывает всегда, когда они говорят о политике.
— Но, похоже, они ссорятся.
— Возможно, если иметь в виду, что они ни в чем не согласны друг с другом; однако, поддерживая деловые отношения, они никогда серьезно не ссорятся, и, как бы они громко ни кричали, нас это не волнует.
Тем временем Ретиф прислушивался к тому, что говорилось в кабинете Ревельона.
— Ага! Вот в чем дело! — прошептал он. — Они говорят о деле господина Дюбуа, командира городской стражи. Тут действительно есть предмет для спора.
— Он поступил правильно, — говорил Ревельон, — я полагаю, что он вел себя как храбрый солдат и верный слуга короля!
— Это негодяй! Злодей! — кричал Сантер. — Он приказал стрелять в народ.
— Подумаешь! — возражал Ревельон. — Если народ бунтует, это больше не народ.
— Как?! Если вы богаты, то хотите лишь за собой сохранить право иметь собственное мнение и высказывать его, но, если вы бедны, вам, значит, придется все терпеть, никогда ни на что не жалуясь и даже не возмущаясь. Нет уж, увольте!
— Я не хочу, чтобы вопреки воле короля и закону нарушался общественный покой, только это я и имею в виду.
— Ревельон! Ревельон, друг мой, не говорите подобных вещей! — настаивал Сантер.
— Разве я не должен высказывать то, что думаю?
— Нет, особенно в присутствии рабочих.
— И почему же?
— Потому, что когда-нибудь они сожгут ваши обои, вы понимаете меня?
— Ну что ж, если в тот день нам выпадет счастье иметь еще в командирах городской стражи господина Дюбуа, он приведет взвод солдат и прикажет стрелять в рабочих, как он отдал приказ расстрелять всю эту сволочь на Новом мосту и площади Дофина.
— Ах черт, ах черт! — шептал Ретиф. — Мой друг Ревельон, оказывается, еще меньший сторонник перемен, чем я думал, и, если бы он оказался, подобно мне и Инженю, под выстрелами, если бы видел, как уносят раненых, если бы ему пришлось считать погибших…
Пока Ретиф вполголоса предавался этим размышлениям, Сантер — он не был тем человеком, кто позволяет, чтобы за другим оставалось последнее слово, — кричал громче, чем раньше:
— Так значит, вы призовете господина Дюбуа? Значит, пошлете за командиром стражи? И заставите стрелять в беззащитных бедняков? Так вот, заявляю вам, что при первом выстреле мои рабочие явятся сюда, чтобы оказать помощь вашим.
— Ваши рабочие?
— Да, и поведу их я, вам понятно?
— Хорошо, это мы еще посмотрим.