Иоанн Грозный
Шрифт:
Иоанн заставил сына снова опуститься на колени и просить прощения уже и у бабки. Чем виноват перед ней Иван не знал совершенно, только он послушно шептал: «Прости! Прости!», наклонился к трупу мимо желто-коричневой расползшейся, вылезшей из рукава руки некогда всевластной опекунши второго Грозного, первым это прозвище носил неуступчивый дед.
Иоанн недовольным взором купал долговязую фигуру наследника, пристрастно выискивал признаки неподчинения. Внутри Ивана кипело, он держался, не поднимал глаз на отца.
Иоанн потребовал от Бомелия «не скрываться». Тот холодно отвечал, что не думал того делать. .
– Проверяй мать! – потребовал
– Что ты делаешь?! – возопил царь, будто кислота способна была принести страдание трупу. Кислота зашипела, разъела ткань и добралась до серого плоского остатка соска, вскормившего государя. Тело расступалось. Царь видел страшное действие едкой жидкости, то побеждала сама бездушная смерть.
В колбе забурлила реакция. Бомелий показал белый осадок, возникший по рассеянию сеявшегося из колбы дыма.
– Ртуть, - заключил Бомелий.
– И та отравлена! – царь накинулся на врача: - Не твои ли ученые их погубили? Иноземцы! Жиды!! У нас на Руси нема кислот этаких!
– Отчего же?
– сдержанно отвечал Бомелий. – Способны травить и московиты. Сулема, хлорид ртути, приготовить несложно. Сульфид ртути делается толчением в ступке серы с ртутью. Киноварь, красное соединение ртути, издавна применяется в вашем государстве художниками, пишущими иконы.
– Монахи убили?! Не так! Не добры ли были покойницы к церквам? Не дарили ли помногу? Врешь, сукин кот!
Царь прилип взглядом к дыре в теле матери, которую расплавила серная кислота. Тяжела неподъемная неодолимая безглавая косная сила торжествовала. Он был мальчуганом, бившемся о нее головой. Не пробить, лоб расшибить.
Вошел запыхавшийся багровый, принявший стопку для храбрости Географус. Царь родственно скосился на вошедшего, рыча на Василия Шуйского:
– Три опричнины на вас, подлецы!!
Иоанн отвернулся от картины смерти, как отворачивается капризный ребенок от наскучившей игрушки. Не говоря, что делать с трупами, широким кряхтящим поскрипывающим шагом пошел в пылавшую дневным светом амбразуру двери. Священник летел за ним. Дьяк и дьячок семенили, путаясь в подолах. На пороге царь резко повернулся, дабы перекреститься на лик Христа над белой аркою. Святители едва не натолкнулись на государя. Со свистом затормозили и, едва ли не до земли склонившись, замолились усердно длинным уставом. Годунов и Шуйский пошептали в меру, Иван – продолжительно, с выбеленными пылью коленами.
Годунов шел неровно. Его разрывало между царем, ушедшим вперед, и отставшим наследником. Шуйский выгадывал, держаться ли ему Годунова или Ивана, чьим дружкой он стал не без Бориса, но стремился перерасти влияние протеже. Годунов оставался при царе, Шуйский с его подачи работал на перспективу. Василий хваткий, близорукий глазами и умом, подогнал длительность молитвы под Иванову. Замечая его недовольство отцом, не к месту глупой хитростью попросил содействия в женитьбе на Марии Нагой, о том мечтал, как младший брат перехватил Екатерину
Толпа, стекшаяся от зрелища к порогу церкви, заныла радостно-приниженно, узрев государя. Он не любя, никому не веря, шел мимо, не глядя на опускавшихся на колена бояр и царедворцев. Пробирался меж лысин и седых голов, высоких боярских шапок, которые бояре держали у животов. Где появлялся в сжатой толпе Иоанн, сразу появлялось свободное место. Митрополит с клиром спешили встретить. Иоанн склонился под благословение, поцеловал Антонию руку. Тот стыдливо замер с ней, мысленно целуя руки государю. Шатался на подламывающихся ногах, едва держась не свалиться царю в ноги.
Скосив подбородок, царь указал Годунову принести поставец с регалиями. На возвышении, где народу было далеко видно, на Иоанна митрополит возложил бармы и венец. Царь взял скипетр и державу. Все это время мужской хор Чудова монастыря гремел: «Аллилуйя!» Сладкая обволакивающая колокольная перезвонница умиляла и заставляла воодушевляться обиженных московской жизнью, колеблющихся в верноподданничестве. Царь слушал пение, едва ли прозревая опасность, исходящую государствам от двухэтажного белого здания Чудовой обители. На ступеньку ниже царя в седалища с золотыми ручками воссели Иван и Феодор. Дочь Евдокия была показана народу и иностранцам на отдельном месте. Ее болезненное тело вылуплялось из темно-красного платья, как у улитки, переросшей дом. Заморские гости, ошибаясь, принимали ее за супругу царя, зная его страсть к молоденьким.
Парча, позолота, серебро, меха – все бесилось на солнце, слепило, очаровывало, подавляло. Иноземцы стояли пораженные, придавленные пышностью. Хоругви веяли над площадью. Лился не позволявший разговаривать звон. Было бы соблазнительно сказать, что царь, явившийся из убежища мертвых, сохранил на себе не токма запах тления, но и сам дух его. Сидел мертвым среди живых. Нет, ежели и сидел он мертвым, то не среди живых, но - непонятливых, косных, чудаковатых и переменчивых своих подданных.
Пробравшийся за царем к трону Географус замечал, как многие, его угнетенное, силящееся радоваться, не способное к тому, настроение. Хотел бы переменить действие в согласии с умонастроением государя, и уже не мог. Спектакль разворачивался, как было назначено, не как следовало по утренним обстоятельствам.
Под гром труб и барабанов, скрежет трубок, величавую песнь монашеского хора, поддержанного инструментом щипковым и смычковым, явился Август – его изображал друг Географуса, мужчина опитый, да видный, удивительная квинтэссенция русского боярина, созданного талантом скомороха-бродяги. Царственно вышел Прус, коего изволил отлить в образ самолично Географус. От частого общения с Иоанном Географус выдал праправителя россиян похожим на государя внешними лучшими качествами: задумчив, утомлен, благочестив – перекрестился с низким поклоном перед крестами всех видимых соборов. Братья обнялись. Август благословил единокровного Цезарю ехать в северные земли дабы просвещать и править. Под сценой послышалось движение. То был впечатляющий ход: подняли лебедками расписную ладью. Прус вошел в судно с крутым носом, белым парусом, удачно вздувшемся под порывом ветра. Часть сцены умело сдвинулась спрятанными внизу рабочими, поплыла на сторону, видимо, по Дунаю. Выскочившие девки взмахивали ситцами, показывая бурные волны.