Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

Царя пользовали мукой с медом, печеным луком, семенами, в горшках отваренных. Иоанн доверял более других Якову Строганову. Ежели покорил Сибирь, то и во всем остальном должен быть он умелец. Строганов мазал дряблое тело Иоанна медвежьим салом, давал пить настои кривых сибирских корешков, парил в бане ветвями дерев, произраставшими за Каменным поясом. После бани государю делалось лучше, от отваров корешков сердце немыслимо стучало. От битья в висках темнело, в глазах. Иноземные доктора, тоже царя пользовавшие, были против Строгановского лечения. Скрипели: напряжение сил ведет к убыстренному истощению. От Иоанна стал исходить нестерпимый отвратный дух внутреннего гниения. Злые языки желали бы найти у него венерину болезнь, но консилиум иноземцев определил рак легких.

Иоанн мучился приступами странного смеха.

Болезненная улыбка не сходила с искаженного вымученного складчатого лица с заострившимся подбородком, натрое разделенным серой бородой, выпученными бугристыми надбровьями черными глазами, откуда ущелья морщин бежали к отвислым породистым ушам, вылезавших из косм. Сиплым глухим голосом Иоанн надоедливо храбро твердил, что нацарвствовался, и то – шел пятьдесят первый год. Напичканный лекарствами, Иоанн еще хватал за груди набожную невестку. Ирина не находила покойного места. Входила в царские покои с сострадательной древней иконкой и бежала, закрывалась на запор на женской половине в ужасе, омерзении. Как сложилось бы с ней, коли царь поправился? Слабый, он ее не догонял. Поверят ли ангелы его ежедневному троекратному дьявольскому покаянию? Не слеп был Иоанн: оказал Годуновым он великую честь породнения с Рюриковичами. Борис терпел, привычно ждал, беспомощно рассчитывал. Иоанн требовал звать научать Ирину в свою очередь объяснять Феодору, как детей делать. Желал поглядеть на кроху-внука, не в дурака-отца. Призывал младых и вразумлял в ногах его постели сидящих. Ирина пылала. Мысленно читала молитвы, дабы грязные слова тестя не убили души, а Феодор волосами жены игрался. Сплетет косички да и распустит.

С севера звали волхвов. У Зенке царь потребовал поискать в оставшихся бумагах Бомелия, нет ли другого оставленного предсказания царской смерти, кроме несбывшегося. Таковое сыскали. Царю надлежало отлететь 18 марта сего года. И уже явилась комета с крестообразным хвостом, видели меж колокольней Ивана Великого и церковью Благовещения. 10 марта литовский посол был остановлен на пути в Москву по причине сильного государева недомогания.

Царь провалился в беспамятство. Он громко призывал убитого сына, бесполезно отписывал ему царство. Мало ли было и письменных таких завещаний! Борис прислуживал повелителю. Мольбы Иоанна бальзамом изливались ему в сердце. Иван, мертв, есть Феодор. При неразумии Феодора, сей подвластен наущениям супруги, она – Годунова. Невиданная удача: северная Русь доставалась Борису. Чтобы не сглазить, тот не смел помышлять, как обойдется с нею. Ясно: не подобно Иоанну! Беречь, лелеять, расширять, облегчать налоговое ярмо. Заставить людей любить себя, не бояться. Иоанн со своим страшным поставленной на попа тыквой-черепом, паучьими пальцами ниже колен, лежал на постели, ставшей одром, метался, то богохульствовал, то взывал, но не подавал признаков, что когда-либо распознал в Борисе оппонента. Борис хоть и облагодетельствован овичем, но другим, не царю. Ему он оставался Борькой, подай-принеси! И Борис, опрокинув царя на бок, сдирал с него порты и покорно вытирал тряпкою скудные государевы испражнения. Те были, как кровь. Иоанн выкашливал серозные кровяные легкие. Смрад разложения висел в комнатах невыносимый. Нельзя было морщиться.

Государь нашел еще силы приказать отнести себя в подвал, где лежали сокровища. Кликал послов, на месте оказался английский посланник Горсей. Слабой рукой перебирая смарагды и яхонты, царь напоследок хвалился Горсею богатствами России. При Горсее Иоанн вызвал Богдана Бельского и приказал выгнать из дворца волхвов и астрологов, ибо, перепутав дни, думал, что 18 марта уже прошло, и он опять обманул смерть.

В теплой ванне царю стало лучше. Лежа в воде, он ждал донесения о казни самых наглых предсказателей. Они успели бежать. Бельский обещал к вечеру словить всех. Царя обтерли ароматной рухлядью, он коротко забылся. Проснувшись, еще соизволил играть в шашки. Вдруг повалился на шашечную доску лицом к Богдану. Огромные глаза вылезли, будто на ниточках, и разглядывали что-то за спиной царедворца. Врачи из соседней горницы ринулись уже к трупу. Терли крепительными жидкостями, бесполезно.

Вошел митрополит Дионисий, тяжелый мрачный торжественный. За ним Борис торопливо внес схиму пострижения. Все замерли, настолько неуместным показался

обряд, иступленным воображением назначенный величайшему грешнику. Митрополит торопливо прочел молитвы. Не веря в пресечение жизненной нити, объявлял усопшего живым монахом Ионою.

Борис выскользнул в задние двери. Он столкнулся с Феодором, того вела Ирина. Феодор едва понимал происшедшее. Таинство смерти было ему игрой. Отошедший батюшка ничего более не запретит. Можно будет бить в колокола в неурочный час; наполнив павлинами дворец, гонять птиц; ездить охотиться, когда в голову придет. Не убьет он, как Ивана. Годунов низко до земли поклонился Феодору, как кланяются царю.

Бельский с ухмылкой сунул Борису окончательное царское завещание. И в зрелые годы Борис не брался учиться читать. Прагматический ум его подсказывал, что сие на Москве ни для чего не необходимо. Борис позвал Васю Шуйского. Они заперлись в дальней горенке. Василий разбирал по слогам гладкий крупный почерк Щелкалова.

– Ну! Ну! – торопил Борис. Он ждал слов: « и царство передаю сыну моему Феодору».

Но сих слов не было. Василий, вытирая шапкой ливший от напряжения чтения пот, с омертвляющим ужасом говорил:

– … и отдаю великую Русь эрцгерцогу Эрнесту, назначая того правителем. В государев удел Эрнесту выделяю Тверь, Вологду и Углич. Ежели сын мой Феодор умрет бездетным, не родив наследника разумного, Эрнест Австрийский делается полноправным наследником русского престола.

В ушах Бориса звенело, он не верил:

– Русь – немцу?! Царь Эрнеста в глаза никогда не видел.

– Государь двигал Эрнеста на польский трон, ежели сейм ему самому или годному из сыновей откажет. Поляки предпочли Батория, - напомнил Василий.

Борис крутил, вертел, мял бумагу, будто там еще что-то могло быть написано, по-другому. Нет, царь возвращал на Русь старое имя правителя, кое носил Олег при малолетнем Игоре, потом – Ольга – при сыне Святославе. И этим правителем должен был стать иноземец - Эрнест, брат австрийского императора Рудольфа, с обоими Иоанн никогда не пересекался. Впрочем, и в Англии, вообще – заграницей, Иоанн не был, а как любил! Далее в сей новой душевной грамоте подробно перечислялось какими шубами, шапками и золотыми цепями с кубками и ковшами одарить Марию Нагую и любезного сына Димитрия, а также - верных слуг, дворовых. Димитрий в качестве наследника ни единой строкой не рассматривался, видимо, так Иоанн уважал его мать. Годунову назначалась должность рынды при Феодоре, таскать за ним палицу на охоте, помогать одеваться и так далее, то есть Борис Федорович падал в должности, возвращаясь к прежнему. Он не оставался стряпчим, ведь Феодор не должен править, потому более не касался царской стряпни. Кому носить за ним скипетр и державу решит приглашенный на трон Эрнест.

Скрытый смысл вручения последнего царского завещания Богданом Бельским именно Годунову, мгновенно дошел до Бориса. Никто в Москве не поддержит такого определения. Эрнест, при согласии, навезет в Московию собственных немецких начальников, московским боярам и дворянам не достанется ничего. Зажмут и православие. Борис торопливо рвал неслушающуюся толстую бумагу. Василий Шуйский чиркал кремнем. Завещание круглилось, пылало.

Через рассорившегося с Годуновым и Бельским, стремившегося навредить обоим и проболтавшегося думного дьяка Щелкалова иноземные послы и русская знать узнали последнюю государеву волю. Все восприняли сие курьезом, почли блажью впавшего в беспамятство предпокойника. Но Иоанн и без Андрея Щелкалова, предусматривая возможное его уничтожение, заблаговременно до смерти неоднократно толковал его статьи. Лишившись Ивана, царь Иоанн позаботился, чтобы царство не отошло слабоумному – будущему боярскому флюгеру.

Третий день с колокольни Ивана Великого и сорока сороков московских церквей лился звон, смазывая исход царской души. Печальным перепевом звенела многострадальная русская земля. Выстелился слух, что царя отравили. Народ, подученный Нагими и переметнувшимся от Бориса Бельским, прозревавшим за слабоумным Феодором Годуновское всевластие, ломился в Кремль. Вопили: «Младенца Димитрия – царем!» Вот за кого хотели спрятаться! Борис приказал закрыть ворота. Выкатили пушки. Вывели на улицы стрельцов.