Иоанн Грозный
Шрифт:
Матвей обрушил тяжелую ладонь на сальную столешницу, потребовал щей понаваристее и свиных оскребышей с пшенной кашей. Опричнины на Новгородчине еще не видели, но грозным слухом земля полнилась. Дворовые девки засуетились. В помощь им явились купеческие дочери. Предвзятое сердце Матвея не ошиблось. Не все унесли скоморохи, довольствовавшись поспешным поверхностным грабежом. Из погребов достали, скоро натушили капусты. Обидели постными щами, нашлось оправдание – был Рождественский пост. За стеной жалобно квохтали куры. Посохи помогали резать: приедем к царю там запостимся!
Перед едой Матвей
Меда не оказалось, выкрали комедианты. Его заменил перебродивший квас. Напиток горчил. Матвей пил скорыми глотками, думая не о качестве, а о скорости доведения души и тела до веселой кондиции. Яков почти не пил, страшился за племянника. Знал, пьянство часто доводило Матвея до беды. Не знал он меры. Сытость и опьянение неизменно пробуждали в нем похоть, и он уже кидал красноречивые взгляды на прислуживавшую ладную старшую купеческую дочь.
Матвей раскинулся на лавке, уперся широкой спиной в бревенчатую стену. Начал повествовать дяде, какие награды рассчитывает получить через батянино ходатайство от Малюты и царя за сохранную доставку обоза с грузом. В неровном свете плававшего в жиру фитиля Матвей подмигивал Якову, спрашивал, ведомо ли, чего везем. Тот проявлял сдержанное любопытство, довольный услышанным на пристани от приказчиков и самого Матвея.
– Не то, не то – со значением повторял Матвей.
В печи трещали свежо положенные дрова. Чад стелился по столовой клети, убегал к раскрытым дверям сеней. За дверью рыжей деньгой плавился месяц, качался над воротами, будто тоже выпил. Матвея развезло, он вдруг заговорил, что люба ему Ефросинья Ананьина. Раньше прямо не выговаривался. Яков без того безошибочно знал в нем соперника. Теперь слова звенели в нагретом воздухе, резали ухо, щипали ревностью сердце. Вроде бы и сватов Матвей уже посылал, ездили старшие дядья, и с родителями сговорились, и сама Ефросинья не против. Хотя кто ее и спросит, когда отец с матерью отдадут.
Щеки Якова горели, глаза слезились от обиды и безысходности. Важнее закона, обычай из старины идет: старший племянник первее четвертого, младшего, дяди. Так оно и есть. Возрастом Матвей опять же взял. Зайдет спор, родня против старины не пойдет. Возьмут его сторону. Сосватают старшему племяннику Ефросинью. Невеста хоть куда. Родовитых кровей, чего эдак не хватает Грязным. Опять же, посадниково богатство не один век собиралось.
Коли бы по-сердечному рассудить! Яков уверял себя, что когда Ефросинья ненароком глядела в сторону дяди и племянника, взгляд красивых карих глаз адресовался прежде ему, потом – Матвею. Вот шлея под хвост попала племяннику, сошел бы с неприятной темы, побалагурил бы о другом. Неприятно было Якову хмелеющее бахвальство слушать.
Матвей не уставал пополнять из кувшина
Матвей спросил, сколько должен за общий ужин. Ему назвали. Он не согласился, сказав. что и наполовину его опричниками не съето и не выпито. Монета у него царская, ее надо беречь . Ничего не платя, шатаясь, пошел к дверям, позвав за собой Якова проверить целость обоза.
Костенелым взглядом Матвей поглядел на иноземцев, с хрустом пожиравших курятину за столами углу под образами. Иноземцы негромко болтали, из разностроя лился язык общий, птичий. Под налитыми хмелем глазами Матвея все присмирели, стихли. Молчанье, сопенье и посасывание курятины во рту. «Нехристи!» - буркнул полусотник. Поставил в заслугу: щи ему дали постные, напился он, но не дождался жаркого. Выходит, Бог уберег православного, не ввел в чревоугодный грех, пост соблюден.
Матвеина сабля громыхала по порожкам, а сзади нарастал гул расслабленных голосов. Послухи, евшие в сенях, наоборот, замолчали, услышав шаги опричного головы.
Идя вдоль обоза, Матвей откидывал плотные полотнища, прикрывавшие товар на телегах и показывал дяде не поставы с сукном, и не коробы с писчей бумагой, а снаряды огнестрельные, пушечные лафеты и щегольской воинский доспех.
– Видишь! Видишь! – тыкал он концом игравшей в лунном свете сабли в темные пушечные стволы.- Большая награда ждет меня, и тебя не забуду. Государь наградит, Малюта отметит, дядя Василий будет доволен, - возбужденным пьяным языком говорил он.
– Без тебя знаю. За Ливонию воюем с ляхами и Литвой, - Яков торопился увести племяша. Кругом глаза и уши. Завистливые донесут кому надо потом за рассмотренье тайны.
Матвей же стучал по бочкам и громко шептал, что там сера и селитра, нужные для произведенья пороха. А вот и сам порох, уже готовый, медь, олово и свинец для отлива пуль, нефть, чтобы зажженные стрелы за крепостные стены пускать.
– Зачем доспехи? – кивал Яков на сверкающие стальные нагрудники.
– У нас свои есть. В Новгороде куют. В Москве за Неглинкой на Поганом озере завод стоит.
– Отрок боярский или богатый жилец в отеческом воевать не станет. Подавай ему красоваться в иноземном. На Куликово поле ходили, вооружась не курдами ли ляцкими, сулицами немецкими, колчанами фряжскими? Тепереча закупаем аглицкие, голландские да ганзейские пищали. На Новгород войной идем!
В груди Якова екнуло, когда он глядел во вскрытый ящик с промасленными аглицкими ружьями:
– За что же на Новгород? – и ему представились горящие улицы. Языки пламени подбираются под застреху дома дяди Константина, где они с племянником выросли. Их родного дома! Расхристанная челядь тащит по дымной улице простоволосую Ефросинью Ананьину. Думал ли племянник о том? Или лишь о дорогой шубе, новом коне, наградных рублях? Ни о чем таком не помышлял Матвей. Хмель шумел в голове.