Иоанн III, собиратель земли Русской

Кукольник Нестор Васильевич

Предупредительность слуги открыла ему, что послы московские сами живут у воеводы, в его дворце, и редко выходят из него, но что приехавшие вместе с ними какие-то, тоже знатные, люди помещены уединенно. Что самих господ — бояра с куконицей — часто можно встретить на улице, а особенно регулярно посещают они греческую церковь. Соображая, кто бы это были такие, сводя вместе ответы на разные вопросы, Максимов стал догадываться, что это должен быть деспот Андрей с женою. И вот он велит вести себя к ним.

Андрей Фомич, постаревший чуть не на десять лет под гнетом измучившей

его ревности, встретил московского дворянина с видимою неохотою. Услышав с первых слов его, что он принадлежит к противникам Софьи, сообразил, что и принимать его у себя ему неприлично. Поэтому, посидев несколько минут, он ушел и выслал объясниться с Максимовым Зою, знавшую лучше, чем он, москвичей. Сам Андрей Фомич поместился, однако, в укромном уголке, чтобы не проронить ни одного слова из того, что будет говорить Зое пришедший. В нем почему-то начал было он подозревать переряженного посланца от Холмского.

Зоя знала дурно Максимова и слышала о нем только от мистра Леона. Поэтому встретила она его, как незнакомого, холодно, вопросом: «Как поживают Ласкири?»

— Дмитрий Ласкир, — отвечал уклончиво Максимов, — здоров, посылается в посольство. Старик в большой милости у великой княгини, как говорят.

На все следующие вопросы о московских знакомых ответы отрицательные: «Не знаем таких!» — привели деспину в большое затруднение даже: как понимать и как смотреть ей на прибывшего?

Поставленная в это положение, Зоя, случайно будто, спрашивает, виделся ли он здесь с русскими послами. И попадает удачно в самое больное место загадочного посетителя, открыв в нем заклятого врага ее ненаглядного Васи.

— Провалиться бы этим злодеям сквозь землю! Обошли глупого старика да еще чванятся… — ответил деспине Максимов, не стараясь нисколько скрыть обуявшего его бешенства.

— Чем же тебе старик Афанасий так досадить мог: он, кажется, учтивый такой?

— До него мне дела нет; с языка сорвалось… Не он!

— Так ребенок, Холмский?

— Хорош ребенок! Пусть бы память об этом ненавистном пройдохе закончилась холмом над могилою его либо моей. Двоим нам не жить!..

И он замолчал, затрепетав от злости.

— За что же так?

— Это… тайна моя.

— Что же наделал он тебе?

— Напрасно будешь допрашивать, боярыня… Твоей чести ужо, может, доложат, что Холмского либо Максимова хоронят. А больше говорить нам не приходится…

И, не продолжая далее, не поклонясь даже, бешеный Максимов поспешно выбежал, бросив в сердце Зои новые страхи за Васю.

В темном коридорчике дружески схватил его за руку Андрей, чуть не зажимая рот и знаками приглашая быть осторожным.

Максимов не знал, что подумать, но — удержался и последовал за деспотом.

— Ты ненавидишь Холмского!

— Ваську?

— Да!

— Пуще жида и турчина!

— Руку твою, синьор Массимо! Я питаю к нему подобные же чувства, понимаешь… за… жену.

— Убей!

— Он силен… да мне и неприлично со всяким входить в столкновение. Ты… сослужишь мне и себе службу, отправив его в ад…

— Был бы случай только. Не спущу-у!

— Случай… случай!

Чего же лучше твоего личного оскорбления у мистра Леона! Я теперь вспомнил, как это было.

Несколько слов, сказанных вполголоса, разъяснили разъяренному Максимову истинные рыцарские права его, неудовлетворение жажды мести над ненавистным Холмским, и враждебник нашего героя вышел, побеседовав с экс-деспотом, счастливый, утешенный и вполне уверенный в насыщении своей мести достойною отплатою наутро.

Послы уже давно встали и вели между собою беседу об отправке в Москву гонца с нужными донесениями к Ивану Васильевичу. Длинный столбец был исписан весь четкою скорописью, и Никитин только приписывал скрепу по склейкам, как вбежал к ним в покой неугомонный клеветник.

Окинув послов взглядом слепой и неукротимой мести, он, не ломая шапки перед хозяевами терема, гордо подступил к Васе и проговорил задыхаясь:

— Вызываю те-бя, Ва-си-лий, обидчика мо-его, на по-ле!

— Ты, видно, взаправду с ума сбрел? — спокойно отозвался за Холмского Никитин. — Князь Василий Данилыч — посол государев, а ты вызываешь его, когда он представляет лицо твоего и моего повелителя?

— Что тут разбирать, смотреть на ваши старые бредни. Я вижу в нем обидчика и жить мне с ним вместе не довелось.

— Так есть много дорог и средств отделаться от жизни самому, коли свет постыл стал. Набрасываться на люд ей-то не приходится. Да еще на первого посла.

— По мне, он враг и только!

— Не забывайся и ступай, любезный, подобру-поздорову, пока цел, — заговорил уже строго Никитин, войдя в свою подлинную роль посла да становясь между Холмским, тоже вскочившим с места, и Максимовым, к нему порывавшимся. — А не выйдешь вон — выведут. Эй, Лефеджи!

Вбежало трое копейщиков полошских.

— Возьмите этого молодца… бережно да… спрячьте куда ни на есть. Теперь покамест не до него.

И храбреца вывели.

— Что это за озорника такого выслали к нам из Москвы? Ужо написать нужно будет… про его безобразия да отправить скорее… — снова входя в обычное спокойствие, повторил кроткий странствователь за три моря.

Князь Василий поник головою и думает, что Никитин своим вмешательством даст повод бешеному Максимову утверждать, что он трусит от его вызова. Помолчав немного и дав Никитину успокоиться, Вася и начинает возражать:

— Неладно сделал ты, одначе, дядюшка, что выслал этого моего ворога.

— Так, по-твоему, дозволить тебе, послу государеву, дать сквернить руки на всякой сволочи? Черт его, бесова сына, знает, откуда его только выискали.

— Я-то знаю… он наш же… сверху, от княгини Елены… Вся беда, что, видишь… в ночь ту самую, как свадьбу справлял Андрей-то Фомич… у мистра Леона мы с Ласкиром подсмотрели беззакония всех аленовцев. Этот Максимов было топорщился схватиться со мной за намеки. Да ты еще выручил, кажись… помнишь, явились мы с Ласкиром на беседу вашу незваные? Вот он и злится с тех пор… Да я плевать хочу! А подсунется — пусть на себя пеняет: с таким противником еще справимся. Только не след тебе было входить в наше дело.