Иоанн III, собиратель земли Русской

Кукольник Нестор Васильевич

При входе та поклонилась молча вдове-княгине и, подойдя к ложу, на котором полулежала-полусидела она, одетая, протянула руку. Взгляд ее, обращенный на скорбную княгиню, до того был мягкий и ласкающий, что Елена машинально положила свою маленькую ручку на пухлую ладонь пришедшей.

Совсем уже смерклось. Зажгли свечи и задернули завесы у божниц. Елена Степановна встала и села у стола. Василиса (это была она) высыпала из кружки бобы, дав предварительно вынуть один из них самой скорбной княгине.

— Все пройдет, родимая, к веселью да к радости! Лихо

не помянется… Слуги твои верные устроят как следует! Положись на старшего! Видишь, боб синий, моя лебедушка… лег поперек бобкам сомнительным — поворот на счастье?! Да (мгновенно приникнув к уху Елены, сказала ей тихо: «И зазноба согреет»), расцветешь для любви и сладости! — докончила она вслух. Елена покраснела и взглянула гневно на дерзкую.

Гадальщица выдержала этот взгляд твердо и решительно, так что княгиня поддалась раздумью. Водворилось молчание.

— Что же еще? — спросила княгиня-вдова с возбужденным любопытством.

— Тебе, государыня, не любо, что высказываю правду, — так что же, мне продолжать?

— Полно, полно! Это я так: говоришь о радости, когда я не верю в нее, — промолвила ласковее Елена. — Продолжай небоязненно!

— Изволь, государыня, только ведь у нас не кабала какая — самая истина! — ответила Василиса обидчиво, слово «кабала» произнесши с особенною интонацией, заставившей вздрогнуть обеих княгинь.

— Птенец вырастет для венца, венец золотой — голове украшение… подданным на почтение… В сиянье державства просветлеет родительница, на радость да на милость рабов преданных. Они, голубчики, усердствуют, охраняют от враждебников… много будет… — и замолчала, заслышав отдаленные звуки.

Княгини встали и смотрят ко входу. Дочь Патрикеева рукою показала Василисе отойти за занавеску ложа. Вошел Максимов, поклонился Елене Степановне в пояс и оповестил, что князь Иван Юрьевич желает представиться государыне княгине.

— Проси князя, — ответила не без смущения Елена и опять села у стола.

— Государыня! — входя и почтительно кланяясь в пояс, сказал Патрикеев. — Позволь тебе промолвить словечка два наедине. Очень нужно.

Елена дала знак выйти всем за двери.

— Схарию ищут! Показал на него какой-то чернец. Повидать бы твоей чести завтра утром митрополита да поговорить, чтобы он не больно налегал на эти исканья. Старец наш спрятан надежно; надо переправлять его бережно. Коли не разошлет митрополит грамот о его поимке — мы успеем выпроводить, — одно слово, помедлил бы до собора… Да не давал бы хода наветам осиповцев про Схарию.

— Я так и знала, — ломая руки в отчаянии, промолвила Елена, совсем растерянная. — Сердце-вещун у меня!

— Не пугайся, государыня, особенного страха нет еще, только… принимать меры. Иван Максимов ваш государю, свекру твоему, кажется подозрительным, так не проси за него, коли куды и вышлет. Прошения твои будут, не ровен час, в примету… Подозрения больше возбудят.

— Максимов — человек преданный… Жаль! Но… если не советуешь поминать про него, удержусь! — едва владея собой, ответила Елена. — Только ты, князь Иван Юрьевич, не

оставь меня, сироту, — заключила она жалобно.

— Будь надежна, государыня, не лиходей я тебе и чаду твоему! И не клади на сердце никакого сумления. Я не ворог тебе — родня… Почитай, недалекая…

Она взяла его за руку и что-то еще хотела сказать. Вдруг вбегает дворянин, дневальный.

— Меня, што ль?

Тот кланяется.

— Так соизволь, государыня, напамятовать, о чем говорено, счастливо оставайся, Алена Степановна. Долго нельзя, вишь, отлучаться-то мне от державного. Не больно спокоен он теперь. И вечером требует…

И князь, ступая на цыпочках, поспешно пошел по коридору, но воротился, будто что припомнил, и еще наказал стоявшей посреди ложницы Елене:

— Не показывайте только вида беспокойства да тревоги. И не запирайтесь в терему. Лучше бы созвать на вечер, кого изволишь…

— Хорошо! — отозвалась несколько успокоенная последними словами дворецкого Елена. Подойдя к кровати, она увидела вышедшую из-за занавеси Василису.

— Поди, друг мой, теперь к себе. Мы тебя позовем вдругорядь. А за труды — вот тебе! — Елена подала ей корабельник и указала на дверь. — Няня! — прибавила княгиня повелительно. — Проводи эту добрую женщину до переходов.

— А где же княгиня Марья Ивановна? — спросила она свою няню, надевавшую шугай.

— В подклет спуститься изволила, принарядиться к вечеру — батюшка ей что-то тоже шепнул.

— Ах, да! Иван Юрьевич желает, чтобы мы приняли боярынь знакомых. И мне нужно волосы пригладить. Маша! Феня! — закликала она своих сенных девушек.

Через минуту ей принесли фиолетовый сарафан и того же цвета парчовую телогрею. Темная меховая шапочка с золотым полумесяцем прикрыла головку молодой вдовы, и дымчатая фата с блестящими цветами в узор, накинутая на плечи Елены, докончила парадный убор царственной вдовы.

Через полчаса дочь Патрикеева уже представляла Елене Степановне двух дальних свойственниц своих, княгинь Ряполовских, и мужа младшей из них, князя Семена, впервые выступившего на ратное поле под Казанью в памятное лето, с которого начался наш рассказ. Блистательная красота смуглого воителя произвела на Елену сильное впечатление.

Красавец этот, по обычаю, скоро ушел, услышав на прощанье принятую фразу: «Бывайте почаще у нас» — со стороны дочери Патрикеева.

— Не так ли, государыня? — спросила она Елену.

— Да… нам будет сие… не неугодно, — отвечала, запинаясь, царственная вдова не без особенного принуждения.

Гостьи-тараторки продолжали щебетать неустанно и мало-помалу успели разговорить грустную хозяйку до того, что она сама на минуту увлеклась общею веселостью.

Вдруг слова «государь идет!» навеяли на всю компанию в тереме Елены мгновенное волнение.

Иван Васильевич вошел в терем невестки грустный и скорее растроганный, чем сердитый. Впалые глаза его и проявившаяся в последние недели (после смерти сына) седина в кудрях и бороде придавали энергичному образу монарха оттенок усталости и утомления.